Инструктор громко сглотнул и промычал что-то политкорректное, типа: «Если будете осторожно ездить, вам такие выражения не понадобятся».

Через пару недель пора будет подводить итоги года жизни во Франции, а что я имею? Глубокое знание рынка парижской недвижимости, навыки сборки икеевской мебели, опыт частых путешествий на поездах с маленьким ребенком и огрубевшее от бытовухи сердце. Я совершенно не умею ругаться по-французски, а между тем именно этого мне особенно часто хочется.

* * *

— Мадам Кн… Кнйя… Кньёв… Мама Кьяры! Зайдите, пожалуйста, в кабинет заведующей, — окликнула меня воспитательница, когда мы с дочкой выходили из игровой.

Ну вот, начинается, обреченно подумала я. Глядя на не по возрасту резвую Кьяру, было понятно, что вызовов к директору не избежать, но я как-то надеялась, что эти неприятные моменты отсрочены хотя бы до поступления в школу. Я постучала в стеклянную дверь кабинета мадам Дюссо, прикидывая, какой степени травмы мое маленькое чудовище могло нанести безответным одногруппникам.

— О, мадам Кн… Кнуй… Кен…

— Мама Кьяры, — прервала я ее. — Что она натворила?

— Кьяра? А… нет, ничего! Это совсем по другому поводу!

Я присела на краешек стула, все еще готовая к обороне.

— Я хотела еще раз поблагодарить вас за чудесные рисунки, которые вы для нас делаете, — разулыбалась директриса. — Мы от них просто в восторге.

— Очень рада! — Я скромно наклонила голову.

Поскольку директрисы всех парижских детских садов раз в несколько месяцев заседают на комиссии по обмену премудростями, информация о ценных родителях быстро перетекает из округа в округ. Мадам Голлаз однажды рассказала мадам Дюссо о моих оформительских способностях, и мадам Дюссо мимоходом заметила, что им нужны иллюстрации для еженедельной детсадовской газеты. Когда она заметила это в четвертый раз за четыре дня, стало понятно, что меня рассекретили, и я нехотя предложила свои услуги. Теперь по понедельникам я отсылаю рисунки на остроактуальные темы детсадовской жизни (зимнее меню, изменение распорядка дня в старшей группе, новые упражнения в комплексе по аэробике) редактору стенгазеты — мамаше, у которой всего образования — курсы по печворку. Она ловко лепит присланные из дирекции новостные заметки и мои картинки на белый ватман, словно сшивает кусочки разноцветных тканевых обрезков в нарядное покрывало.

— И не только мы. Знаете, папа Задина просил дать ему контакты художника, — продолжала директриса. — Он работает в издательстве, и у них там намечается какой-то проект, где очень пригодился бы такой стиль оформления. Я сказала, что поговорю с вами и, если вы не против, дам ему ваш телефон.

— О, конечно! Это так неожиданно!

— Вот и прекрасно. — Мадам Дюссо удовлетворенно откинулась на спинку стула. — Кстати, если вы вдруг не заметили объявления, в следующую пятницу у нас забастовка.

— С утра? — уточнила я.

— Как всегда, — улыбнулась мадам Дюссо.

* * *

Уезжая, я знала, что самое ценное, что я оставляю на родине, — мои друзья. С семьей отношения никогда по-настоящему не прерываются, голос крови слышен за тысячи километров, а вот друзей, самых настоящих, самых верных, я рано или поздно потеряю. Спустя долгие месяцы, а может, и годы после моего отъезда у моей лучшей подруги появится новая лучшая подруга. Я с болью в сердце представляла себе, как это будет. Она войдет в ее жизнь тихо, как бы ни на что не претендуя. Подруга станет чаще упоминать ее имя в онлайн-беседах по самым разным поводам, пока еще без злого умысла. Меня кольнет булавкой ревности, но я смолчу — разве я имею право на что-то обижаться из своего прекрасного далека? Я буду знать, что с ней, а не со мной подруга теперь обсуждает тряпки, пробки и общих знакомых, хотя и она, и я — на расстоянии телефонного звонка. Но та, другая, разделяет ее реальность. А я нет. Я шлю подруге приветы из Парижа, где она никогда не бывала, рассказываю про детский сад, где воспитательницы без устали говорят детям «спасибо — пожалуйста», и про то, как езжу на другой конец города на муниципальном велосипеде. Однажды в ответ на такие рассказы подруга пришлет фото с очередного детского праздника, где я увижу соперницу в обнимку с ней, широко улыбающихся и очень довольных друг другом. Запертая за три тысячи километров, я буду вынуждена бессильно наблюдать за тем, как другой человек занимает мое место в сердце подруги, и принимать это как заслуженное наказание за географическую измену. Потом я между делом узнаю, что о своей второй беременности подруга сообщила сначала ей, а потом уже мне. Нет, не потому, что любит ее больше, — просто они вместе ходили к гинекологу. И тогда я сдамся. Крепко сожму сердце воображаемой рукой, чтобы не дать ему расколоться от обиды. Не на подругу, нет, на саму себя за тот выбор, который отобрал у меня близкого человека.

А если учесть, что лучших подруг у меня три, то агонию дружбы придется переживать трижды.

Но сегодня у меня появился прекрасный повод освежить одну крепкую, но истерзанную расстоянием дружбу. Ведь ничто не укрепляет отношений лучше, чем смиренная просьба о помощи. А мне так кстати нужна профессиональная помощь Инны — эксперта в графических фокусах. Тогда как я не умею даже убирать прыщи с фотографий, она может кого угодно превратить в фотомодель средствами фотошопа. На ее снимках небо всегда голубое, линия горизонта — ровная, облака — четко очерченные, листва — свежая даже на обочине МКАДа, а у всех людей матовая кожа и белые зубы.

Вечером я отловила Инну в чате.

ДК: мать, у меня проблема. И только ты можешь мне помочь.

ИА:??

ДК: мне предложили работу.

ИА: это проблема, согласна.

ДК: …но у меня не хватает опыта и знаний, чтобы за нее взяться.

ИА: поваренком в мишленовском ресторане?

ДК: хе-хе, тогда бы я не к тебе обратилась.

ИА: то есть мой борщ тебе все-таки не понравился.

ДК: борщ был прекрасный, но кое-что ты умеешь делать даже лучше борща…

ИА: кое-что, кое-то, кое-это, кое-нибудь — я много чего умею делать лучше борща.

ДК: меня интересует твое умение работать в графических редакторах. Как думаешь, ты сможешь меня этому дистанционно обучить?

* * *

Папа Задина действительно работает в издательстве, выпускающем кроме книг настольные игры. Он позвонил мне через день после разговора с директрисой и рассказал, что ищет иллюстратора для нового проекта — детские игральные карты, обучающие политкорректности. Вместо мастей там будут расы: европейцы, негры, азиаты и индейцы, а старшинство карты определяется возрастом и социальным статусом персонажа: двойку, например, представляет младенец, а короля — серьезный мужчина с атрибутами власти. От рисовальщика требуется умение натуралистично и с юмором изображать человека, в нескольких штрихах передавать расовые признаки и сделать сорок восемь набросков за две недели. На оформительскую работу давался еще месяц, но прежде сюжеты должны быть утверждены худсоветом издательства. Мои отношения с работой импульсивны. Получив предложение, я сначала радостно кричу: «Да!», а потом начинаю рассчитывать свои силы. Не успела я, счастливая, повесить трубку, как застучали кнопочки внутреннего калькулятора: 48:(5 × 2) = 4,8, то есть почти пять эскизов за день?? В таком ритме нет права на ошибку. В таком ритме нет права даже на пописать. На две недели я ушла в небытие — не включала чаты, не вылезала в социальные сети, не отвечала на почту. Жертвы творческих мук исчислялись мусорными ведрами: было изведено две коробки цветных карандашей (восемнадцать штук в каждой), стерто вдрызг три кохиноровских ластика, сточено до огрызков семь простых карандашей в регистре от 4Н до 3В[42], смято и выброшено бессчетное количество листов чертежной бумаги формата А4[43].