– А о твоем будущем что она говорила?

– Что счастье меня найдет, если я буду готова его принять.

– Ты режиссируешь свое счастье, Долорес, ты над ним работаешь! Счастье не ловят, когда оно летит к тебе, как мяч. Если ты хочешь быть собой, своей настоящей личностью, если ты собираешься сама себя поддерживать, как ты говоришь – и я не имею в виду надбавку в тридцать пять центов в час, – тогда тебе придется прекратить водиться с шарлатанами.

– А вы знаете свое прозвище в Доме Поддержки? Шарлатан Хестон, доктор с комплексом Бога.

Доктор Шоу прикрыл глаза, но я видела, что он не занят визуализацией.

– Ты меня огорчаешь, – сказал он. – Это похоже на предательство.

– Если это попытка надавить на чувство вины, ничего не получится. Вы мне не мать.

– Не мать?

– Надин сказала, что я прирожденный художник. Она подержала меня за руки и ощутила вибрацию на кончиках моих пальцев, настоящий талант. Вы ни разу не изъявили желания посмотреть мои рисунки.

– Но ты никогда не озвучивала эту потребность. Мне всегда казалось, что твои… рисунки – это то, чем ты хочешь заниматься самостоятельно. Я с удовольствием посмотрю на твои… работы.

– Вы же запретили приносить их на сессии. Вы сказали, что мне надо найти занятие во внешнем мире.

– Я до сегодняшнего дня не подозревал, как они важны для тебя с художественной точки зрения. Когда можно их посмотреть?

– Ваш голос звучит фальшиво, – сказала я. – Это меня оскорбляет.

– Позволь мне спросить прямо: ты предпочитаешь, чтобы я увидел твои работы или чтобы я их не видел?

– Для меня нет разницы, если честно. Я устала от всего этого. Меня достал ваш голос, не обижайтесь. Мне противно смотреть на лысую старуху Деполито. Я хочу жить там, где можно запирать дверь своей комнаты, где я могу жить на свой настоящий возраст и не притворяться, что какой-то мужик – моя мама.

Вот тут-то я увидела у него слезы на глазах.

– Ну что ж, – произнес доктор Шоу, – чувства – это факты. Сколько… работ у тебя скопилось?

– Я их не коплю, я их создаю.

Ответом на его вопрос было тридцать шесть – столько законченных картин на «Волшебном экране» я сделала. Я хранила их на чердаке Дома Поддержки в столе из клееной фанеры на коˊзлах. Картину, над которой я работала, я держала под кроватью. Дежурные по уборке хорошо знали, что ко мне с пылесосом заходить не надо – это было одним из правил Дома Поддержки.

Спустя пару месяцев рисования на «Волшебном экране», на который никто в Доме не покушался, потому что я рисовала в сто раз лучше всех, я начала уходить в парк и работать там. Люди останавливались за скамейкой и молча смотрели – сперва незнакомцы, а затем определились и завсегдатаи, которые при моем появлении заметно оживлялись. Они приносили мне кофе из магазина через улицу. Все почтительно молчали, пока я работала. Одна женщина твердила, что так и видит меня с «Волшебным экраном» в «Майке Дугласе», поэтому напишет обо мне в это шоу.

Иногда я получала и заказы: Элвис, Иисус, Арчи Банкер – людям приходилось давать мне фотографии, чтобы я поняла, о ком идет речь. Однажды завсегдатай парка Эл положил рядом со мной на скамью виниловую пластинку в конверте, «Абраксаса» Сантаны.

– А ну-ка, искусница, нарисуй-ка это, – попросил он.

Сперва я упиралась, но все начали упрашивать, а в процессе моя работа вдруг стала настолько похожа на оригинал, что я затаила дыхание. Когда я закончила, Эл протянул мне двадцатку, а я вручила ему репродукцию. Все зааплодировали и восторженно закричали. На двадцать долларов я купила еще два «Волшебных экрана».

В библиотеке я нашла книгу «Великие художники» и начала копировать известные шедевры: балерин Дега, длинношеих женщин Модильяни. Жильцы Дома Поддержки большинством голосов горячо одобрили моего Ван Гога: после появления песни «Звездная, звездная ночь» мы типа зачислили старика Винсента в свои ряды. Фред Бёрден даже купил пластинку, и мы ставили ее снова и снова. Бедный нежный Фред. Он ходил со мной в парк и ждал, пока я работала, но я не могла ответить на его влюбленность и разделить нежность его натуры из-за жутких прыщей – его лицо сплошь покрывали синюшные рытвины и борозды.

Однажды Фред листал книгу о великих художниках (я носила ее в библиотеку каждые две недели к положенной дате, сдавала и тут же снова брала почитать) и увидел вангоговское «Звездное небо». Оказалось, он даже не знал, что, кроме песни, есть и картина. Я скопировала «Звездное небо» на «Волшебном экране» и подарила Фреду на Рождество.

Он потрясенно зарыдал при виде репродукции и устроил выставку на сервировочном столике, осветив ее лампой на гибкой ноге.

– Чтобы весь Дом порадовался, – объявил он.

Вечером миссис Деполито с чего-то разошлась, взяла «Звездное небо» и как следует потрясла. Алюминиевый порошок ссыпался вниз. Это тоже произвело на Фреда глубокое впечатление, только на этот раз он схватился за разделочный нож.

– Пустите меня к ней! – орал он, когда мы на нем повисли. – Дайте мне сюда эту суку, чтобы я обкорнал ей поганые уши и воткнул нож в поганую глотку!

Тот вечер стал для нас настоящим потрясением – мы ведь знали Фреда как совершенно безвредного. Его на несколько недель увезли в стационар. Вместе с ним забрали и металлические столовые приборы, и до самого конца моего пребывания в Доме Поддержки нам приходилось есть одноразовыми пластмассовыми вилками-ложками для пикников (вилки ломались примерно на пятом жевке). Все началось с моих художеств – ну, вернее, моих и Ван Гога, но доктор Шоу обвинил в случившемся рождественскую депрессию Фреда.

– Надин ощутила талант в кончиках моих пальцев уже на второй встрече, – сообщила я доктору Шоу на последней сессии. – Она такие вещи чувствует.

– Второй встречи?! Сколько же раз ты к ней ходила?

– Три.

– И сколько же она берет с тебя за визит?

– А сколько вы берете за меня с Женевы Свит?

– Миссис Свит оплачивает счета больницы, а не мои лично. Тебе кажется, что эта Надин действительно тебе помогает?

– Мне не кажется, я знаю, что помогает.

– Больше, чем я тебе помог? – Его лицо залилось краской. Такой сильной перед доктором Шоу я себя еще никогда не чувствовала.

– Во всяком случае, не меньше.

– За три визита?

– Ну.

Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

– Твои дети – не твои дети, – произнес он. – Они – сыновья и дочери Жизни, возжаждавшей себя.

– Как это понимать? – я прикурила новую «Дорел».

– Это из «Пророка» Халиля Джебрана.

– Ну, если от этого мне должно стать лучше…

– От этого мне должно стать лучше, – сказал доктор Шоу и открыл глаза: – Долорес, как твой врач, я обязан сказать – ты совершаешь ошибку. Можно объяснить, почему?