— Не каждому приятно добывать.

— Ах ты честненький, чистенький! Ну, пошли!

Янка шла чуть впереди и все подгоняла Андрея:

— Не отставай. Или, может, раздумал? Струсил?

— Да, видишь, струсил… — и сейчас же неспокойно, почти злобно, — не за себя, понимаешь? И не за тебя! Другое подумал. Придем, а ее нет. Понимаешь — совсем человека нет…

Миновали квартал и другой молча. Янка все шла чуть впереди.

— Запутались! — воскликнул Андрей. — В общем, грязь черная…

Из-за угла горбатым грибом вылез присохший к улице домишко.

— Здесь! — шепнула Янка.

— Подожди, я зайду первым.

— Нет, мы зайдем вместе.

Стертые кирпичные ступеньки, видать, столетие протоптало дорожку.

Темные сенцы, двери по обе стороны.

Янка растерялась:

— Я видела — она вошла в этот дом. А дальше не знаю…

— Я сам буду спрашивать. Стой тут и не вмешивайся.

— Хорошо, Арник, — Янка все еще неуверенно оглядывалась по сторонам — дома и в школе все казалось легким, но сейчас, здесь…

— Хорошо, хорошо, Арник…

Где-то в глубине глухо, точно в коробке, набитой тряпьем, пели в два голоса: мужской — механический, патефонный, и женский — сладенький, как обсосанная карамель. Максимчук нажал кнопку онемевшего звонка, постучал деликатно, затем изо всех сил кулаком. Сладенький голос оборвался, зацокали каблуки по дощатому полу, дверь растворилась с хрустом, со скрежетом, как расколовшийся орех. Свет изнутри осветил только острый, напудренный нос и до синевы накрашенные губы.

— Тут женщина проживает, — пробормотал Андрей, — низенькая такая…

— Мы все тут женщины! — чмыхнула носом вертлявая девчонка. — А вам что — непременно низенькую надо?

Андрей отвернулся и подошел к другой двери. Выглянувшая старуха смотрела подозрительно:

— А вы не здесь, вы в подвале спрашивайте.

— Да разве в таком доме может быть подвал?

— А вы со двора, со двора зайдите. Там со двора ход. Пройдите через эти сенцы, там с бугорка ход.

Прошли сенцы, зашли с бугорка. Постучали — ни ответа, ни привета.

Максимчук толкнул дверь — не заперта.

Десять скрипучих ступеней вниз.

Еще дверь, — приоткрытая.

Постучали для приличия. Тявкнула спросонья собачонка, заворчала и захлебнулась.

Глуховатый голос:

— Там не заперто!

— Она! — сразу узнала Янка и прижалась к плечу Арника.

Кто-то включил свет.

Маленькие сенцы, чистый половичок, связанный вручную из лоскутов.

Ситцевые занавески с цветами по всему полю.

Пахнет глаженым бельем. Скрашивая давящую тишину, вполголоса вещает радиотарелка.

Низенькая, сухощавая женщина подслеповато приглядывается — свет неяркий, а может, потому что люди нежданные-негаданные. — Глаза немигающие, суровые.

— Погоди, — она нетерпеливой рукой отодвинула Андрея; немигающими глазами ощупывала лицо Янки:

— Да это ж ты, девочка! — схватила руку Инки, стиснула судорожно:

— Так и есть. Точно. Пришла.

Засуетилась, запричитала:

— Да где ж ты девалась? Я ж тебя разыскивала, разыскивала.

Обнимала и целовала Янку:

— Кинулась я тогда в кассу — у нас не дай бог очередь пропустишь, заклюют… Возвращаюсь, а ты пропала.

— Я не пропала. Я вам колечко принесла. Я его потом нашла. Там, где сумочку. За скамейкой. Андрюша, дай колечко.

Андрей шарил в карманах, в одном, в другом…

Женщина смотрела на Янку немигающими, воспаленными глазами, рассеянно повторяла: «колечко… колечко».

Арник протянул женщине кольцо.

— А-а, перстенек, — чему-то улыбнулась она, разглядывая перстень в руке Андрея, — да, мой перстень. Мода была такая. И еще с черепами носили.

И, помолчав, продолжала, не принимая кольца:

— А я тогда обрадовалась: и квитанция, и деньги на «перезаклад» — есть такой термин «перезаклад», — одолженные. Обрадовалась, что все вернулось, и про кольцо забыла!..

Она еще крепче стиснула руку Янки:

— Да ты возьми его. Возьми, не сомневайся. От чистого сердца. Я ж такая радая тебя отблагодарить, — глаза стали теплее, ласковей, а лицо по-прежнему оставалось суровым, закаменевшим, — колечко хорошее, хоть казенной пробы не имеет. И в заклад не принимают.

Янка потупилась. Слова человеческого не нашлось, чтобы ответить. Бормотала только: «нет, зачем же…»

Да украдкой косилась на Андрея.

А тот молчал, не сводя глаз с перстенька; протянулась минута, может, больше.

— Ну, хорошо, — проговорил, наконец, Андрей, — если вы уж так решили, если вы такая добрая, — спасибо. Мы сохраним перстень на память. На память об одном случае. Согласна, Янка? Чтобы никогда не забывать!

Янка не отвечала. Хозяйка смотрела то на нее, то на Андрея, и на закаменевшем лице ее в уголках пересохших губ дрогнули морщинки:

— Добрая, говоришь? А ты не добрый. Нехорошо сказал. Ты скажи девушке — на счастье.

Она проводила нежданных гостей до лестницы — десять ступеней вверх. Крикнула вдогонку:

— На счастье!

— Слышал, Арник, — на счастье! — Глаза Янки забегали и снова стали жалостливыми, изогнутые ресницы влажно заблестели. Она вдруг оттолкнула Арника и убежала. Максимчук кинулся за ней, но Янка затерялась в толпе.

На душе было неспокойно. Арник не знал, откуда этот непокой — может, потому, что снова очутился здесь, на перекрестке, где впервые столкнулся с парнем в сизой кепочке.

Арник настороженно посматривал по сторонам и вдруг впереди, у входа в сквер, приметил невысокого человека в сером плаще. Ничем он особо не выделялся в уличной толпе, но Максимчуку почудилось, что видел уже этого человека вчера в троллейбусе или на остановке, рядом с зеленоглазым парнем. Сейчас он стоял у рекламного щита, разглядывая свежую афишу с аппетитным, жирной краской отпечатанным футбольным мячом, приманившим уже стайку завзятых болельщиков.

Арник не спеша, вразвалочку приближался к афишному щиту, а человек в сером плаще ждал с таким видом, словно не прочь был потолковать о предстоящих футбольных сражениях. Безотчетно, не зная, почему так поступил, Максимчук внезапно свернул с тротуара, перешел на противоположную сторону улицы. Но человек в сером плаще опередил его, встретил с чуть заметной ухмылочкой:

— Хорошо, что увиделись. Считай благоприятной приметой.

Арник недоверчиво сощурился:

— Вы обознались!

— Возможно. А впрочем, не думаю, — оглянулся на пеструю афишу, — я тут футболом увлекся… — но тотчас отбросил далекий подход и продолжал без обиняков, — пройдемся, потолкуем.

— Никуда не пойду, — буркнул угрюмо Арник.

— Отчего же? Немного прогуляться не вредно. Ты ведь и так гуляешь?

— Никуда не пойду! Слышите! — воскликнул Арник. — Отправляйтесь своей дорогой.

Незнакомец не ожидал, очевидно, такого ответа, озадаченно присматривался к парню:

— Да ведь я по-дружески. По-хорошему…

Арник судорожно стиснул учебники, наверно, потому, что ничего другого под рукой не было:

— Чудака нашли! Дурачки потребовались! Знаем мы вас: ресторанчики, кафетерии, сюрпризики! Толковать о жизни желаете? По-хорошему? А ну, давай сюда, на этот уголок, вон первый подъезд направо. И весь тебе кафетерий.

Незнакомец продолжал озадаченно разглядывать Максимчука:

— И нечего, понимаешь… — все больше распалялся Арник, — давай, пошли… — Арник выкрикивал уже исступленно, крепко вцепившись в рукав серого плаща, — давай в отделение. И не вздумай смываться!

— Да ты не шуми. Ты что шумишь, —