серьезные. Но когда мы вместе, когда единая, общая цель — все подлое отбрасывается. Если научно-популярно выразиться, получается как бы взаимная коррекция. Наверно так на корабле: простые смертные люди со всеми присущими людям качествами. А курс корабля правильный. Ну, пока, Степка, я ушла!

Летний лагерь расположился на склоне холма.

В центре солидный корпус — в недавнем прошлом филиалу передали чей-то ведомственный дом отдыха «Люкс» и теперь он утвердился в качестве главной базы палаточного городка. Палатки не были еще разбиты, оголенные четырехугольники фундаментов пестрели шахматными клетками. На нижней площадке окруженный кольцом тоненьких, поджарых деревцев высился главный корпус — каменное, внушительное здание в новом духе, с непременным бетонным козырьком над парадным входом, с плоской крышей, на которой можно было бы танцевать и пить коктейли, на которой, однако, не танцевали и не пили коктейлей, а просто складывали ненужный инвентарь и всякий хлам.

Зимою два верхних этажа были отведены под общежития лыжной базы и комнаты для семейных отдыхающих. Внизу разместились канцелярия, кабинет начальника лагеря, демонстрационный зал, биллиардная, читальня и комната санпоста — что-то среднее между камерой хранения, кладовой кастелянши и амбулаторией. Здесь пахло лекарством, бельем и дерматином.

Первыми «ЗИЛ» встретили пингвины. Они шли вразвалку, не боясь машины, прямо на машину, и Прудникову пришлось с ходу осадить. Тогда птицы придвинулись вплотную, разглядывая себя в никелированных колпаках колес. Едва приоткрылась дверца, они направились к Богдану Протасовичу с таким видом, точно хотели пожать ему руку.

Эту молодую чету королевских пингвинов доставил из Антарктики школьный товарищ Ивана. Он обитал на противоположном полюсе, но связь с Иваном не порывалась. Передавая Богдану Протасовичу пингвинов, сказал:

— Обычно они не выживают в здешних условиях. Привыкли к нашей антарктической стерильности. Но мы надеемся, что у вас…

Под крылышком Ваги пингвины выжили.

Выйдя из машины следом за Богданом Протасовичем, Прудников поглядывал на затоптанное крыльцо — он не переносил, когда грязь прилипала к новым вещам.

— Виллу отгрохали, — будь здоров, а скребок для обувки приколотить поленились. Ждут, пока чистильный автомат привезут. С кнопками.

Вага не слышал слов шофера. От солнца, от яркого света в глазах затуманилось и как-то сразу, мгновенно, все, что накопилось за долгую дорогу, еще от дальней поездки, совещаний, банкетов, постоянного напряжения на людях, — навалилось непосильной ношей. И теперь несколько шагов от машины к первой ступеньке крыльца показались трудней, чем весь пройденный путь.

Прудников смотрел на пингвинов.

— Ну, нехай крыс бьем, щелкаем почем зря, — ворчал он, надвигая желтую кепку на глаза, — хрен с ними. Не жалко. Но это ж таки царственная птица! — метнул карим оком из-под козырька на Богдана Протасовича. — Подохнут они здесь. Как пить дать.

— У меня выживут!

— Зиму выжили. Им в снегу запросто. А теперь лето идет.

И вдруг из вороха впечатлений минувших дней, из нестерпимого гула голосов вырвался обрывок и завертелся в мозгу, назойливо, невыносимо: «Русские не умеют отдыхать».

«Не умеют… не умеют… не умеют».

И потом его собственный голос злобно, ожесточенно:

— А может, и не надо? Может, рано еще?

…Бескрайняя, степь и пахота. Черная земля, пропитанная кровью и потом. Озимь и снова черная земля. Бесконечный круговорот. Пылающее небо. Русь в морщинах и крови…

Прудников оказался рядом:

— Неправильно живете!

Он попытался поддержать профессора, но Вага нетерпеливо отвел его руку.

Прудников ждал, пока Богдан Протасович поднимется на крыльцо, откроет дверь.

И только тогда взобрался на свое сиденье, захлопнул дверцу, развернул машину и погнал в гараж.

В вестибюле шумно, множество лиц.

Чуть в стороне, затянутая рюмочкой, руки в карманы, приподнятая на шпилечках — Янка.

Понемногу Вага свыкается с обстановкой, все раскладывается по своим полочкам.

Кто-то приблизился легкой, чуть слышной походкой:

— Залюбовались девушкой?

Оглянулся — Кириллова.

— Да, представьте, Надежда Сергеевна. И даже весьма, — Вага продолжал смотреть в тот угол вестибюля, где красовалась Янка.

Проговорил так, будто речь шла о чем-то важном для него:

— Странно, — облик мюскандерши, а глаза чудесные. Хорошие, человеческие глаза.

— И меня, признаться, заинтересовала. Не пойму, что приводит  т а к и х  в наши лаборатории. Каким чудом попала?

— Чудом разнарядки, Надежда Сергеевна. По направлению. Помнится, мы с вами, Надежда Сергеевна, сами для себя направление избирали. Ночи напролет не спали, терзались: кем быть? А для них все усовершенствовано. Автоматизировано. И вот, пожалуйста — Янка. Красиво. Изящно. Обтекаемо.

— У вас легкость мысли недопустимая, Богдан Протасович!

— Мы в летнем лагере, Надежда Сергеевна. Палаточном!

— Даже в летнем лагере мне тревожно, Богдан Протасович. И никакой легкости мыслей не испытываю. Напротив, серьезно обеспокоена. Что это — исключение? Или, может, — знамение? Неужели это дух новейшего?

— Что я слышу, Надежда Сергеевна! Сомнения? И это вы — глава ведущей лаборатории! Ай-ай-ай…

— Скажу откровенно, многое удивляет, многое кажется непонятным. Неужели меня раскрепостили для того, чтобы я, извините, оформляла себя в стиле «все для мужчины»? Что это, усталость после бурных лет? Или откровение нового бытия? Кто живет не так? Я или Севрюгина?

— Видимо, каждая живет по-своему.

— В этом и состоит свобода женщины?

— Вам виднее, Надежда Сергеевна.

— Отшучиваетесь. А мне порой становится грустно: может, я действительно старомодная, не так живу. Я ведь ничего, кроме работы, не знаю, кроме науки. Вирусы. Дом. Вирусы. Иногда театр. Хорошо, если хороший. Даже липси не разучила. Что вы так смотрите?

— Да так, ничего. Просто стараюсь представить вас в модной — этакой, знаете, куполом — юбочке. В этаком современном кринолине.

Она слегка ударила его карандашом по руке и пошла впереди.

Молодежь негромко приветствовала шефа.

На лестнице Вага сказал Надежде Сергеевне:

— У наших молодых четкое деление на гениев и практиков. Практики отпускают куцые бородки, девушки носят гладкие гривки «нет времени». А гении предпочитают прически «космос», облучают крыс и разговаривают так: «Информация», «Я предвижу», «Я расшифровываю». Страшно любят расшифровывать.

— Богдан Протасович, в качестве практика из лаборатории «Актин» я заметила за вами одну особенность: вы становитесь злоязычным, когда опасаетесь упрека в благодушии!

Вдруг — остановилась:

— Смотрите!

В вестибюле на огромном щите, на таких же пестрых квадратах, как в филиале, — объявление. В самом низу приписка наспех, красным карандашом:

«Встреча с профессором Вагой».

— Они знали, что я приеду?

— Видели вашу машину на трассе.

— Завидная оперативность.

— Так что приготовьтесь, Богдан Протасович. Вопросы будут без записок.

— Помнится, вчера вы любезно заботились о моем отдыхе!

— Продолжаю заботиться. У вас лучшая комната на втором этаже. С балконом на юго-запад.

Почему-то сейчас, здесь, в комнате с весенним солнышком, с ослепительным небом в квадрате окна, споры с Кирилловой за все годы совместного труда предстали единой линией, единым символом ее веры, отношения в