окно, растопив черный прямоугольник. Потом новая вспышка света в хрустальном переливе, еще более яркая.

Но звездочка над ним, серебристая звездочка высоко в небе, наивная, ясная, как в забытых детских сказках — померкла.

Андрей глянул напоследок — в окне хрустальный пересвет — и нехотя побрел домой. Повторял про себя окостеневшее, затасканное: «все в порядке, все в порядке». А думал о том, что было жизнью или смертью для него.

«…В машине приехали, окна весело светятся и сами веселые. Все в порядке…»

Ночью Андрей спал плохо, метался, разбудил вскриком Настасью Ивановну.

— Щеголяете зимой по-весеннему, — журила она сына, — патлы распустили. Шевелюра! Тоже мне, итальянцы нашлись. Так у них там климат жаркий, апельсины цветут.

Заполночь Андрей угомонился, лихорадка прошла, и даже горячим отпаивать не потребовалось.

Схватился чуть свет, и снова исподтишка подкралась тревога.

Пять часов… Начало шестого…

А стрелка тянет все вперед, к привычному неугомонному школьному дню.

А потом? После школы? Конец смены, последний звонок, гул коридоров, последний оклик товарищей:

— Арни-ик!

И все оборвется: и звонок, и школа, и голоса друзей.

Только рожа зеленоглазого…

Арник уже не успокаивал себя, не повторял: «в порядке…»

Не пытался обманывать себя: авось, да как-нибудь. В жизни выпала трудная минутка, придется отвечать за каждый шаг.

«…А что если парень сказал правду про кольцо?»

Могла ли Янка попасть в эту компанию?

Нет, она хорошая, чистая…

Чистая! А люди вокруг нее?

Все эти «общие» с дикими вечеринками, танцульками?

Могли подарить колечко?

Ну, а что же он — Андрей Максимчук — как теперь ему поступить? Явиться в назначенный час в кафетерий?

Но время шло, приближался этот час…

Вдруг в коридоре звонок.

Арник не успел или не решился выйти — дверь открыла Настасья Ивановна.

Тихо. Не долетает ни слова. Потом негромкий говорок:

— Арника можно? Андрея! Срочно нужно. Понимаете, срочно!

Андрей выскочил в коридор:

— Мама, это ко мне.

— Вижу, к тебе…

— Мама, мне нужно поговорить.

— Вижу — поговорить…

Настасья Ивановна неласково встретила девочку, но постепенно взор ее смягчился:

— Ну и хорошо, что прибежала. А то Андрюшка совсем расстроился. Перед контрольной. Никогда так не переживал.

— Разные бывают контрольные, мама…

— Заладил!

И обратилась к Янке:

— Ну, заходи. До школы еще время есть.

— Нет, спасибо. Потом. Извините, пожалуйста, сейчас я к Андрею. По комсомольскому вопросу. Арник… Андрюша, выйдем на лестницу.

— Пиджачишко накинь, — напутствовала мать, — да и ты хороша, бегаешь простоволосая.

Арник следом за Янкой вышел на лестничную площадку:

— Случилось что-нибудь?

— Нет, ничего…

Янка не решалась сказать, зачем пришла.

А Максимчук не мог сейчас, так сразу, спросить обо всем, что мучило его. В присутствии Янки он всегда терялся, все воспринималось по-новому, точно смотрел ее глазами, верил ей, а не себе.

Стояли рядом и молчали.

— Понимаешь, я должна сказать… — проговорила, наконец, Янка, — я все время думала о нас. О тебе, Арник, о себе. И вчера весь день, и ночью… — глаза ее забегали, стали беспокойными, некрасивыми, — знаешь, Андрюшка, я плохая, дрянная девчонка…

И сейчас же, как будто возражая Андрею, хотя тот и слова не произнес:

— Нет-нет, слушай, я должна сказать… Это не мое кольцо — ну, которое тебе подарила!..

— Не твое?

— Да, не мое. Это одной женщины.

— Какой женщины? Где ты взяла его?

— Ну, я не знаю… Незнакомая женщина. Шилина, Жилина, Милина, почем я знаю…

Андрей болезненно скривился — удар был резкий, прямой, в лицо; если б кто-нибудь другой, кто угодно… Но она… Мгновенно — и от этого еще больней — навалилось черное, злое, он уже не владел собой.

— Где ты взяла? — крикнул Арник. — Ну, говори! Признавайся!

Он понимал, что поступает грубо, недопустимо, и ничего не мог поделать, даже не подумал о том, что может услышать мать, что рядом чужие двери, вокруг люди…

— Признавайся? Как ты странно разговариваешь со мной! — Янка едва не расплакалась. Пряча лицо, опасаясь, что брызнут слезы, смотрела на руки Арника:

— Где кольцо? Ты не потерял? Я должна вернуть.

— Должна вернуть? Значит, ты обманула меня!

— Да, обманула. Я гадкая, скверная… Но так получилось…

— Получилось! — Арник очнулся. — Погоди, уйдем отсюда. Выйдем на улицу.

Он сбежал по лестнице, Янка едва догнала его. Максимчук ждал ее внизу, вытащил за руку на улицу, потом за угол — к стене:

— Понимаешь, что ты натворила? Где ты взяла кольцо? Что с этой женщиной?

— Почему так грубо говоришь? Я пришла к тебе. Сама, честно сказала. Почему так смотришь? Друг называется.

— А ты тоже друг! Не мое! Одной женщины! А теперь что делать? Ну, что?

— Почему ты испугался? Что тут страшного? Надо вернуть — и все.

— И все! А где эта женщина? Что с этой женщиной? Ты знаешь? Как попало к тебе кольцо?

— Разве я не сказала? Нашла в саду…

— В саду! Сначала говорила: фамильное. Старинное. Талисман. Теперь — в саду. Чему верить? А женщину убили…

— Убили? Что ты говоришь, Андрей!

— Слышала, кажется…

Он перестал кричать, заговорил тихо, почти шепотком, приблизился вплотную, как бы защищая, отгораживая Янку от посторонних, от прохожих. Но постепенно окружающее врывалось в отгороженный мирок, зачинающийся день разгонял ночные тени, все становилось проще, яснее, и Максимчук стыдился уже своей вспышки.

— Ну, хорошо, давай спокойно. Ты расскажи мне все. И я расскажу.

— Пойдем в школу, — возразила Янка.

— Но ты не знаешь, что произошло!

— Все равно, пойдем в школу. Когда я со всеми, когда вокруг ребята, мне легче…

Янка держалась уверенней, Андрей невольно подчинился:

— Ладно, сбегаю за книжками.

Никогда еще дорога в школу не была такой извилистой — кружили по улицам, по дорожкам сада, Андрей допытывался о том, что произошло, переспрашивал, заставлял повторять: ко всему, что касалось Янки, он всегда относился придирчиво, ревниво. А Янке не хотелось ни отвечать, ни раздумывать — она решила, о чем еще говорить!

Андрей вспылил:

— У тебя только одно: в школу, в школу… Ты что, советоваться предлагаешь?

— Еще бы! Например, с Татьяной Чаплыгиной. Или, еще лучше, соберем наш девятый «А».

— Но если так относишься к ребятам, ко всем товарищам…

— А почему ты считаешь, что плохо отношусь? Почему, Арник? Ты сказал: все. Но это же не прописное. Все — это ты, я… Значит, это дружеское… Значит, есть вещи, которые решаются собранием. Но бывает и так — побыл со всеми и без слов, без собрания, внутри себя, на совесть… Ну, я не знаю, как объяснить. Ничего сейчас не знаю. Надо, чтобы вокруг были ребята. Понимаешь — общий шум…

Помолчала.

— Ты как считаешь, легко мне было признаться, что обманула тебя? Сам попробуй поступить наперекор своему характеру!

— Странная девочка!

— Да, странная. Такая, как