– Мы пригласили вас на эту встречу единственно для того, чтобы предложить вам работу, – сказала Паркер. – Других целей у нас не было. Мы – давние поклонники вашего научного таланта.

Элизабет всмотрелась в ее лицо, ища признаки неискренности.

– Послушайте… – немного успокоившись, заговорила она. – К вам лично у меня претензий нет. Другое дело – Уилсон. Вы давно его знаете?

– Мы сотрудничаем без малого тридцать лет, так что я, можно сказать, изучила его досконально.

– У него есть дети?

Паркер бросила на нее скептический взгляд.

– Думаю, вас это никак не касается, – сказала она. – Но если уж зашел такой разговор, то нет.

– Вы уверены?

– Естественно. Он – мой поверенный в делах… да и фонд – чтобы вы знали, мисс Зотт, – принадлежит мне, но его лицо – Уилсон.

– А зачем он вам понадобился? – не отступалась Элизабет.

Эйвери Паркер смотрела на нее не моргая.

– Вы еще спрашиваете? Поразительно. Допустим, я располагаю значительными активами, но у меня связаны руки, как и у большинства женщин на этой планете. Я сама не могу даже выписать чек – на нем должны стоять обе наши подписи.

– Как такое возможно? Это же Паркер-фонд, – указала Элизабет, – а не фонд Уилсона.

Паркер фыркнула:

– Да, но этот фонд я получила в наследство, причем с тем непременным условием, что все финансовые решения должны исходить от моего мужа. Поскольку на тот момент я не состояла в браке, попечительский совет назначил Уилсона распорядителем фонда. А поскольку я по сей день не замужем, Уилсон, как прежде, у руля. Не только вы сражались и потерпели поражение, мисс Зотт, – сказала она, вставая и решительно одергивая пиджак. – Мне еще повезло: Уилсон – порядочный человек.

Она развернулась и пошла к дверям; Элизабет задала свой последний вопрос ей в спину, но Эйвери Паркер не потрудилась ответить. Что же у нее на уме, у этой Элизабет Зотт? Возвращаться в Гастингс она не намерена, и, судя по ее прицельным вопросам об Уилсоне (не говоря уже о других проявлениях интереса), так будет лучше для всех. Эйвери в задумчивости провела пальцем по дешевой броши в виде ромашки. Ну вот, наделала глупостей. Купила Гастингс, примчалась сюда, устроила встречу с Зотт. Допустим, ее всегда привлекала эта личность, равно как и достигнутые ею успехи, тем более что сама она в юности тоже мечтала заниматься наукой, но из нее воспитывали не будущего ученого, а приличную девушку. К несчастью, с точки зрения ее родителей и Католической церкви даже в этом качестве она потерпела крах.

– Мисс Паркер… – повторила Элизабет.

– Мисс Зотт, – с тем же нажимом откликнулась Эйвери и обернулась. – Я ошиблась. Вы не хотите возвращаться в Гастингс – дело ваше. Умолять вас никто не собирается.

У Элизабет перехватило дыхание.

– Я всю жизнь только и делаю, что умоляю, – продолжала Паркер. – Тошнит уже.

Элизабет пригладила выбившиеся из прически волоски.

– Я вам сто лет не нужна! – выпалила она с жаром. – Вы же не станете отрицать, правда? А нужны вам исключительно коробки.

Эйвери склонила голову набок, словно не расслышала:

– Коробки?

– Я понимаю. Коль скоро вы купили Гастингс, он теперь принадлежат вам. Но этот фарс…

– Какой еще фарс?

– Вокруг приюта Всех Святых. Я считаю, у меня есть право знать.

– Что я слышу? – взвилась Паркер. – У вас есть какое-то «право»? Позвольте открыть вам маленький секрет касательно прав. Их не существует.

– Они существуют, мисс Паркер, но только для богатых, – не сдавалась Элизабет. – Расскажите мне про Уилсона. Про Уилсона и Кальвина.

Выдержав ее взгляд, Эйвери Паркер изобразила недоумение:

– Про Уилсона и Кальвина? Ну уж нет…

– Повторюсь: я считаю, у меня есть право знать.

Эйвери оперлась руками на столешницу:

– Сегодня это не входило в мои планы.

– Что именно?

– Для начала я собиралась узнать вас поближе, – продолжала Эйвери. – Полагаю, у меня есть такое право. Узнать, чтó вы, милая моя, собой представляете.

Элизабет сложила руки на груди:

– Прошу прощения?

Эйвери потянулась к губке для белой доски:

– Знаете что? Я… я должна поведать вам одну историю.

– Истории меня не интересуют.

– В ней говорится о девушке семнадцати лет, – Эйвери Паркер будто не услышала никакой дерзости, – которая полюбила одного парня. История довольно заурядная, – с горечью предупредила она. – Девушка забеременела, и ее весьма именитые родители, устыдившись такого распутства, упрятали дочь в католический приют для одиноких матерей. – Тут она повернулась спиной к Элизабет. – Вы, наверное, слышали о подобных заведениях, мисс Зотт. Они больше смахивали на тюрьмы и никогда не пустовали. Туда отправляли молодых женщин, оставшихся наедине со своей бедой. Там они рожали, чтобы больше не видеть своих детей. В приюте им загодя выдавали бланк установленного образца, на котором большинство ставило свою подпись. Тем, кто упрямился, грозили: рожать, дескать, будешь одна, еще, не ровен час, помрешь. Однако та семнадцатилетняя девушка не стала подписывать отказ. Распиналась о своих правах. – Паркер умолкла и покачала головой, как будто до сих пор не могла поверить в такую наивность. – Там никого не обманывали: когда начались схватки, ее заперли в каком-то чулане. В этой одиночной камере она сутки кричала от боли. В какой-то момент эскулап, взбешенный этими криками, решил, что с него достаточно. И дал ей наркоз. Когда, много часов спустя, она очнулась, ей сообщили горестную весть: младенец родился мертвым. Потрясенная мать умоляла, чтобы ей показали тельце, но врач сказал, что от него уже избавились.

Эйвери Паркер продолжала с неподвижным лицом:

– Проходит десять лет. Санитарка из приюта для одиноких матерей разыскивает ту роженицу, которой уже исполнилось двадцать семь. И вымогает деньги за предоставление секретных сведений. Говорит, что младенец не умер, а был, как и все остальные, отдан на усыновление. Но этого ребенка постиг новый удар: его приемные родители погибли в страшной аварии, а вслед за тем умерла и тетка мальчика. Тогда-то его и отправили в Айову, в так называемый приют Всех Святых.

Элизабет оцепенела.

– В тот же день, – Эйвери Паркер не смогла сдержать скорбные нотки, – молодая женщина пустилась на поиски сына. – Она помедлила. – Моего сына.

Смертельно бледная, Элизабет отпрянула.

– Я – родная мать Кальвина Эванса, – не скрывая слез, медленно выговорила Эйвери Паркер. – И если позволите, очень хотела бы познакомиться со своей внучкой.

Глава 44

Желудь

Из помещения словно выкачали весь воздух. Элизабет уставилась на Эйвери Паркер, не зная, как продолжить разговор. Где же здесь правда? У Кальвина в дневнике ясно сказано: его мать умерла при родах.

– Мисс Паркер… – осторожно начала Элизабет, как будто ступая по горячим углям. – Многие годами пытались обвести Кальвина вокруг пальца. Даже выдавали себя за давно разлученных родственников. Ваша история… – Она осеклась, вспоминая те письма, что хранил Кальвин. Некая Печальная Мать писала ему не раз. – Если вам стало известно, что он живет в приюте, почему же вы не приехали, чтобы его забрать?

– Я пыталась, – ответила Эйвери Паркер. – Вернее, присылала Уилсона. Стыдно признаться: сама не решалась. – Она встала и прошлась вдоль рабочего стола. – Поймите, я давно свыклась с мыслью, что мой ребенок умер. А оказалось, что жив? Я боялась надеяться. Как и Кальвин, я притягивала к себе всевозможных мошенников, в том числе и тех, кто выдавал себя за мою родню. Вот я и отправила туда Уилсона, – повторила она, глядя в пол и будто бы в сотый раз оценивая это решение. – Буквально на следующий день откомандировала его в приют Всех Святых.

Вакуумный насос начал новый цикл и заполнил лабораторию своим шипеньем.

– И?.. – поторопила ее Элизабет.

– И, – повторила за ней Эйвери, – епископ сказал Уилсону… – Она заколебалась.

– Что он сказал? – сгорая от нетерпения, допытывалась Элизабет. – Что?

У пожилой женщины вытянулось лицо.

– Что ребенок мертв.

Элизабет откинулась на спинку стула и повернулась к женщине, застывшей у белой доски. Приют нуждался в денежных средствах, епископ увидел, что перед ним открывается некая возможность – мемориальный фонд.

Из рассказчицы тусклым, безжизненным потоком лились голые факты.

– У вас умирал кто-нибудь из близких? – ни с того ни с сего глухо спросила Эйвери.

– Мой брат.