Я утверждаю, что гуманизм эпохи Просвещения прямо или косвенно лежит в основе разнообразных гуманитарных реформ XVIII и XIX столетий. Эта философия явно заложена в фундамент первых либеральных демократий, что особенно заметно в «самоочевидной истине» американской Декларации независимости. Позже она распространится и в других частях света, сливаясь с гуманистическими идеями, найденными местными культурами самостоятельно[471]. И как мы увидим в главе 7, гуманистическая философия усилила свои позиции уже в наши дни — во время Революций прав.

Однако гуманизм Просвещения не сразу добился успеха. Хотя он помог уничтожить множество варварских обычаев и завоевал плацдармы в первых либеральных демократиях, в большей части остального мира его принципы были решительно отвергнуты. Первый повод для возражений родился из противоречий между силами просвещения, которые мы исследовали в этой главе, и силами цивилизации, которые мы изучали в предыдущей, — хотя, как мы увидим, примирить их нетрудно. Второе возражение было более фундаментальным, а его последствия — судьбоносными.

Вслед за эпохой Просвещения явилась Французская революция, — подарив миру мимолетную надежду на демократию, она повлекла за собой череду цареубийств и государственных переворотов, разбудила фанатиков и чернь, породила террор и войны, высшей точкой которых стала безумная захватническая кампания императора-мегаломаньяка. Более четверти миллиона человек были убиты в результате Революции и последовавших за ней событий, и от двух до четырех миллионов погибли во время революционных и Наполеоновских войн. Размышляя об этой катастрофе, люди приходили к напрашивающемуся выводу: «После того — значит вследствие того», так что и левые, и правые интеллектуалы во всем винили Просвещение. Вот что случается, говорили они, когда люди срывают плоды с древа познания, крадут у богов огонь и открывают ящик Пандоры.

Идея, что Просвещение несет ответственность за якобинский террор и Наполеоновские войны, мягко говоря, сомнительна. Политические убийства, погромы и завоевательные имперские войны — ровесники цивилизации, многовековая будничная реальность европейских монархий, и Франция здесь не исключение. Многие французские философы, чьими идеями вдохновлялись революционеры, были мыслителями-однодневками и не принадлежали к философскому направлению, связывающему Гоббса, Декарта, Спинозу, Локка, Юма и Канта. А вот Американская революция, которая держалась гораздо ближе к сценарию, заданному идеями Просвещения, подарила миру либеральную демократию, процветающую уже более двух столетий. В этой книге я буду доказывать, что данные, свидетельствующие о снижения насилия в ходе истории, снимают подозрения с гуманизма Просвещения, и продемонстрирую несостоятельность как левых, так и правых его критиков. Однако один из этих критиков, англо-ирландский автор Эдмунд Берк, заслуживает особого внимания, поскольку апеллирует ко второму основному объяснению причин спада насилия — процессу цивилизации. Два объяснения пересекаются: оба они говорят о распространении эмпатии и умиротворяющем эффекте взаимовыгодного сотрудничества, но обращают особое внимание на разные свойства человеческой натуры.

Берк стал отцом рационального секулярного консерватизма — идеологии, основывающейся на том, что экономист Томас Соуэлл назвал трагическим взглядом на природу человека[472]. Согласно этому взгляду, человек вечно скован ограниченностью своих знаний, благоразумия и добродетели. Люди эгоистичны и недальновидны, и, если предоставить их самим себе, дело закончится гоббсовской войной всех против всех. Единственное, что удерживает нас на краю бездны, так это навыки самоконтроля и умение договариваться, которые люди впитывают в процессе приспособления к нормам цивилизованного общества. Социальные обычаи, религиозные традиции, сексуальные нормы, семья и прочие устоявшиеся политические институты — эти проверенные временем заплатки на слабых местах неизменной человеческой натуры так же необходимы в наши дни, как и во времена, когда они вытащили нас из варварства, даже если никто сегодня не в состоянии объяснить их смысл.

Согласно Берку, ни один смертный не может быть настолько умен, чтобы построить общество на чисто теоретической основе. Общество — это органическая система, оно развивается спонтанно, регулируется миллиардом взаимосвязей и приспособлений, и ни один человеческий ум не может даже претендовать на их понимание. То, что мы не способны описать внутреннюю механику этой системы словами, еще не значит, что ее надо целиком сдать в утиль или перекроить под влиянием последней модной теории. Такое грубое вмешательство приведет к вовсе незапланированным последствиям, а итогом будет хаос насилия.

Берк явно зашел слишком далеко. Было бы безумием утверждать, будто люди не должны выступать против пыток, охоты на ведьм и рабства, потому что таковы старинные традиции и если их внезапно упразднить, общество деградирует в толпу дикарей. Подобные практики и есть дикость, и, как мы видели, общества находят способы компенсировать исчезновение жестоких обычаев, которые раньше считались незаменимыми. Гуманность тоже может быть матерью изобретений.

Однако в словах Берка был резон. Неписаные правила цивилизованного поведения как в бытовом взаимодействии людей, так и в действиях правительств, могут выступать необходимым условием успешного осуществления реформ. Возможно, эволюцию этих норм и имеет в виду Пейн, когда упоминает о загадочных «исторических силах», — так случилось с политическими убийствами, число которых внезапно пошло на спад задолго до того, как были озвучены принципы демократии; так часто происходит с отживающими практиками — аболиционистские движения только добивают их последним милосердным ударом. Это может объяснять, почему либеральная демократия сегодня с таким трудом приживается в тех странах развивающегося мира, которые еще не переросли свои суеверия, полевых командиров и межплеменные войны[473].

В объяснении причин спада насилия нам не нужно делать выбор — или Цивилизация, или Просвещение. Порой первую скрипку играют негласные нормы сопереживания, самоконтроля и сотрудничества, а разумно сформулированные принципы равенства, ненасилия и прав человека следуют за ними. В другие периоды они меняются местами.

Эти колебания объясняют, почему Американская революция была не так кровожадна, как Французская. Отцы-основатели были продуктом не только Просвещения, но и английского процесса цивилизации — самоконтроль и сотрудничество были их второй натурой. «Уважительное отношение к мнению человечества требует от [народа] разъяснения причин, побудивших его к такому отделению, — вежливо объясняет Декларация независимости. — Благоразумие, разумеется, требует, чтобы правительства, установленные с давних пор, не менялись бы под влиянием несущественных и быстротечных обстоятельств». Благоразумие… ну разумеется.