Но добропорядочность и благоразумие отцов-основателей не были лишь бездумно усвоенной привычкой. Они целенаправленно рассуждали о тех пределах человеческих возможностей, которые и заставляли Берка так нервничать насчет сознательного рассуждения. «Что есть управление само по себе, — вопрошал Мэдисон, — как не величайшее из всех размышление о человеческой природе?»[474] Они считали, что демократия должна быть устроена так, чтобы нейтрализовать присущие человеку пороки, в особенности стремление лидеров злоупотреблять властью. Возможно, осознание человеческой природы было основным отличием американских революционеров от их французских собратьев, которые находились во власти романтического убеждения, что они упраздняют все ее ограничения. В 1794 г. Максимилиан Робеспьер, архитектор Террора, писал: «Французский народ как будто опередил на две тысячи лет остальной род человеческий; есть искушение считать, что это совсем другой род»[475].

В книге «Чистый лист» я доказывал, что два крайних взгляда на природу человека — трагическое видение, которое смиряется с ее дефектами, и утопическое видение, которое отрицает само ее существование, — определяют великий водораздел между правыми и левыми политическими идеологиями[476]. И я предположил, что лучшее понимание человеческой природы в свете современной науки может указать нам менее упрощенный подход к политике, чем эти оба. Разум человека — не чистый лист, и никакая гуманная политическая система не должна обожествлять своих вождей или каким-либо образом переделывать своих граждан. При всех ограничениях природа человека включает рекурсивную, не замкнутую комбинаторную систему мышления, которая способна осознавать собственные ограничения. Вот почему двигатель гуманизма Просвещения — рациональность — никогда не будет опровергнута какими-либо недочетами или ошибками в размышлениях людей конкретной эпохи. Разум всегда может остановиться, заметить ошибку и пересмотреть правила, чтобы не попасться в следующий раз.

Вторая волна Контрпросвещения возникает в конце XVIII — начале XIX вв., и не в Англии, а в Германии. Различные течения этой идеологии исследуются в эссе Исайи Берлина и в книге философа Грэма Гаррарда[477]. Эта волна началась с Руссо, а развивали ее такие теологи, поэты и эссеисты, как Иоганн Гаман, Фридрих Якоби, Иоганн Гердер и Фридрих Шеллинг. В отличие от Берка, они критиковали не непредсказуемые последствия Просвещения для социальной стабильности, но сами основания разума.

Первой ошибкой философов Просвещения, считали они, было то, что те начали с рассмотрения индивидуального сознания. Бесплотный обособленный мыслитель, вырванный из своей культуры и истории, — это фикция, плод воображения философа. Личность — не просто локус абстрактного мышления, безразличный к окружающим умник, а чувствующее тело, часть материальной природы.

Второй ошибкой было исходить из существования универсальной человеческой природы и универсально эффективной системы мышления. Люди укоренены в культуре и находят смыслы в ее мифах, символах, легендах. Истина не написана на небе, где каждый может ее увидеть, она таится в сюжетах и архетипах, специфичных для истории конкретного места, и придает существованию его обитателей смысл.

По этой логике, если исследователь критикует традиционные верования или обычаи, он упускает из виду главное. Только овладев опытом тех, кто живет в этой системе верований, можно действительно понять их. Библию поймут только те, кто захочет вникнуть в опыт пастухов, пасших некогда свои стада на холмах Иудеи.

Каждая культура имеет свой, исключительно ей присущий Schwerpunkt («центр притяжения»), не нащупав его, мы не поймем ее значения и ценности[478]. Космополитизм — не добродетель, это «отказ от всего, что делает человека лучшим человеком, лучшим собой»[479]. Универсальность, объективность и рациональность отвергаются; романтизм, витализм, интуиция и иррационализм приветствуются. Нет ничего более характерного для всего движения Sturm und Drang («Бури и натиска»), чем восклицание его идейного вдохновителя Гердера: «Я здесь не для того, чтобы думать, но чтобы быть, чувствовать, жить!.. Сердце! Жар! Кровь! Человечность! Жизнь!»[480]

Дитя Контрпросвещения, таким образом, преследует цель не ради ее объективной ценности или благородства, но потому, что она — уникальный плод его творческого духа. Неистощимый родник творчества может проистекать из истинной природы Творца, как полагали писатели и художники эпохи романтизма, или из некоей трансцендентной сущности — Вселенского Духа, Божественного пламени. Берлин уточняет:

Противники Просвещения отрицали и предпосылку, что насилие — это проблема, которую нужно решать. Противоборство и кровопролитие — неотъемлемая часть естественного хода вещей, и избавиться от них невозможно, не лишив заодно жизнь ее внутренней силы и не исказив судьбы человечества. Гердер писал: «Человек хочет согласия, но природа лучше знает, что составляет благо для его рода: она стремится к раздору»[482]. Прославление борьбы в природе, у которой «окровавленные зубы и когти» (как сказал Теннисон), было всепроникающей темой искусства XIX столетия. Позже ей задним числом придадут налет научности при помощи так называемого социал-дарвинизма, хотя ссылка на Дарвина анахронична и несправедлива: его труд «Происхождение видов» был опубликован в 1859 г., гораздо позже того, как романтическое прославление борьбы стало популярной философией, да и сам Дарвин был бескомпромиссным либеральным гуманистом[483].