Ночью в тревожном сне я пытался взлететь, избегая погони, но отяжелел так, что и бежать не мог, за мной гонятся огромные грохочущие всадники, сердце замирает в смертельном ужасе. Дважды просыпался, словно падал в бездну, кое-как засыпал, а когда утром открыл глаза, вскочил в страхе.

Вокруг кустарник, хотя вечером здесь не было даже травы, ложились вокруг костра на роскошнейшее ложе из скорлупок желудей в три-четыре слоя. Лес по-прежнему в двухстах шагах, над нами шумит под утренним ветерком могучий дуб, от реки доносятся требовательные лягушачьи крики.

Смит раскладывает на скатерти куски холодного мяса, сыра, ломти хлеба, невесело улыбнулся:

– Как спалось, сэр… Легольс?

– Неважно, – ответил я. – Завтракаем всухомятку?

– Сэр Эбергард распорядился, – сообщил Смит. – Велел позавтракать как следует! На обед, возможно, останавливаться не придется…

Я открыл рот, хотел спросить, что за ерунда с нами, но Смит охнул, ухватился за меч. Ветерок шелестит листиками кустарников, качает ветви, но один из кустов раскачивается как будто сам по себе, мы остолбенело смотрели, как он начал выдирать из сухой земли белесые корни, мелкие корешки обламывались, на местах слома быстро выступил белый сок и мгновенно застыл, останавливая кровотечение, а куст приподнялся на растопыренных корнях, похожий на безобразную каракатицу, сдвинулся вперед, едва не завалился набок, потом еще на шажок, корни начали с усилием впиваться в твердую землю, углубляться, снова обламывались оставшиеся мелкие волосики корешков. Я почти чувствовал, как куст стонет от боли, однако продолжает вгонять корни в сухую мертвую землю, наконец опустился, листья продолжали трепетать, хотя ветра уже нет.

– Забейнист, – прошептал Смит.

– Что это? – спросил я. – Просветите невежду.

Подошел Эбергард, всмотрелся в шагающий куст, лицо хмурое, сказал скрипучим голосом:

– Из какого медвежьего угла вы, сэр… Легольс?

– Из хорошего, – ответил я. – А что, завидуете?

– Иногда, – ответил Эбергард, он не отрывал взгляда от странного куста, – очень даже весьма. Жить в глуши, крутить коровам хвосты, ничего не знать… Словом, когда земля была выжжена, кто-то из уцелевших магов сумел создать особый вид трав, кустов и даже деревьев. Особенно жизнестойки, корни запускают на неимоверную глубину, семена разбрасывают самым надежным способом, отправляя их тысячами в полет, а кроме того сами умеют, достигнув матерости, передвигаться…

– Это они самок ищут, – возразил Смит, он всегда возражал графу. – Я слышал, что бывают кусты-самцы, а бывают – самки…

Граф Эбергард проигнорировал глупость, а что глупость, он показал всем своим видом: умело приподнятая бровь, искривленная губа, объяснил мне:

– Иначе землю не удалось бы оживить так быстро. Они вот так наступают и на пустыни, и на болота. Даже горные склоны разрушают!

Смит сказал тут же:

– А потом крестьяне не знают, как от них избавиться! И жгут, и водой отгораживаются…

Граф Эбергард сказал лениво, обращаясь ко мне:

– Ерунда. Забейнисты, как вы видите, двигаются очень медленно. Защищаться вообще не могут, разве что колючки, так это от прожорливых коз. Двое мужиков с топорами легко останавливают любое наступление забейниста. Но леность простолюдинов заставляет их обращаться к магам или священникам, вместо того чтобы просто взять топоры и расчистить себе места столько, сколько нужно.

Утренний туман вместо того чтобы под напором солнечных лучей еще больше прижаться к земле и в конце концов просочиться в нее, поднялся на уровень верхушек невысоких деревьев и застыл там, похожий на молочный кисель. Сосны, кедры и могучие лиственницы выглядели странно укороченными. Я все чаще посматривал наверх, холодок вгрызся в спинной хребет и пошел растекаться по всему телу.

После плотного завтрака разобрали коней, Эбергард и Мемель поспорили, вправо или влево ехать. Я послушал и сказал твердо, что ехать нужно, как подобает настоящим рыцарям: не умничать, не искать легких дорог, а переть гордо прямо.

Рыцари довольным гулом поддержали, Эбергард посмотрел на меня пристально, но пожал плечами и сказал коротко:

– Едем прямо.

Утреннее солнце разогнало сырь, кони взбодрились, Пес нарезал вокруг отряда широкие круги, затем исчез за деревьями. Мы двигались по опушке, солнце с той стороны, мы в тени, хорошо.

Брат Кадфаэль догнал и спросил кротко:

– Брат паладин, а почему ты решил, что нужно прямо?

– Знаешь, – сказал я важно, – перед нами сложная этическая задача. Ну как в том случае, когда на развилке камень с надписью: направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – собаку потеряешь, прямо поедешь – о камень навернешься… Мы же, как мужчины, не должны выбирать простые варианты. Верно, сэр Смит?

Сэр Смит подтвердил с готовностью, что да, всем задницу надерем. Он еще на выезде облачился в доспехи, разве что забрало не опустил, и сейчас, судя по воинственно поднятым усам, ищет драки.

Брат Кадфаэль посмотрел на меня с недоверием и отъехал в сторонку чуточку обиженный.

Хребет все-таки приближается, но слишком медленно, неприметно, начинает казаться, что подкрадывается к нам ночами: в дороге смотрим по сторонам и прислушиваемся к каждому шороху, а утром окидываешь взглядом окрестности – ого, снежные пики видны куда отчетливее.

Сегодня с утра вместо игривых лесов идут чащи из угрюмых сосен, густого ельника, а вся местность выглядит не просто дикой и безлюдной, а враждебной, где из-за каждого дерева смотрят злые глаза и скалятся острые клыки.

Высланный вперед Дилан добросовестно отыскивал обходные пути мимо исполинских буреломов, сущее проклятие для коней. Сэр Смит ворчал, что погоне намного легче: им дорожку не искать, всего лишь идти по следу.

Дважды за день ухитрились заметить подозрительные группы всадников. Может, правда, по своим делам едут, но пуганая ворона дует и на воду, мы благополучно переждали в зарослях, пока те проскакали мимо.

– Шастают, – сказал Смит пренебрежительно, – восемь человек!.. Что они для нас?

– В драку не стали бы ввязываться, – сказал Мемель. – Тут же послали бы одного-двух к главному отряду.

Эбергард морщил аристократический нос.

– Просто не терпится, – обронил он холодно. – Могли бы просто сесть и ждать. Все равно все дороги на Юг идут в тупики, кроме одной. А та, как вы знаете…

Он умолк, все тоже молчали. Я тоже узнал недавно, почему все дороги обрываются. Об Ущелье не любят говорить, а когда кто-то начинает, обычно спьяну, на того шикают все, кто поблизости. Ущелье возникло в последнюю Войну Магов, буквально раскололо планету, протянувшись на тысячи миль и фактически разделив мир на Север и Юг, потому что никто не мог и подумать о том, чтобы перекинуть мост через Ущелье: и ширина непомерная, мост обрушится от собственной тяжести, и, самое главное, из-за чего не любят упоминать Ущелье, – там вход в ад. В жутком мареве бездны отчетливо виднеются огненные призраки вечно сжигаемых душ, доносятся едва слышимые отчаянные крики грешников.