Однако сейчас, по мере того, как прем в сторону Юга, иногда по намекам, по прервавшейся речи можно понять, что мыслями мои спутники идут по краю Ущелья.

Я посматривал по сторонам, страшимся собственной тени, как унизительно, рыцари едут молча, какие песни, даже разговоры только шепотом.

– Хорошо бы натравить их друг на друга, – сказал я мечтательно.

– Как? – удивился Смит.

– Не знаю, – признался я. – В мире высоких информационных технологий все возможно. Например, сообщить одним, что те их зовут желтыми червяками. А тем наябедничать, что их обозвали дохлой рыбой…

Смит посмотрел с отвращением, я улыбнулся примирительно, но все равно он посматривал с неодобрением. Даже шутить так грязновато, все-таки мы рыцари, что-то я перемудрил, воевать надо честно.

Кадфаэль часто посматривал в небо, что и понятно, монах, ждет знак свыше, я посоветовал:

– Заодно высматривай и санитаров неба.

– Кого-кого?

– Драконов, – объяснил я. – После той мелочи, что мы побили, могут послать и танки с крыльями.

За весь день останавливались всего дважды: поили и кормили коней, сами перекусили. Пес напрасно натаскал здоровенных кабанов, Смит пришел в отчаяние, рыцари тоже сокрушались, такую добычу да бросить, только Брайан и леди Ингрид радовались возможности ехать без остановок и отдыха.

Смит сказал мне вполголоса, что их гонит что-то совсем уж страшное. Я промолчал, а он, тут же забыв о влюбленных, заговорил о Юге, где он станет лучшим рыцарем при дворе императора, увидит все чудеса и богатства, сам добьется богатства и знатности.

Голубизна неба постепенно перешла в густую синеву, но вместо величественного заката на все небо разлилась серо-алая муть.

Граф Эбергард отъехал в сторонку, вздернул лицо, губы зашевелились, а глаза опустели, как у незрячего. Граф Мемель смотрел с испугом, но помалкивал. Наконец Эбергард опустил голову, под глазами темные мешки, лицо осунулось, а голос прозвучал странно надтреснуто:

– На тракте засада.

Сэр Смит тут же спросил:

– А обойти…

Он взглянул на меня виновато, прикусил язык. Но Эбергард ответил, как если бы спросил я сам:

– Слева ущелье, справа отвесные горы. Дорога только здесь. Через ущелье лишь птицы перелетают… да и то не все, а скалы справа такие, что муха не удержится на их стенах. Боюсь, что другого пути нет.

Холод прошелся по моему телу, я спросил нарочито бодро:

– Это вы в небе увидели?

– И в небе тоже, – ответил Эбергард сухо. – Думаете, почему там орлы кружат? Добычи здесь на равнине больше. К тому же, сэр Легольс, повоюйте с мое, будете безошибочно угадывать, где лучше поставить засаду. Все мы одинаково мыслим, все предпочитаем удобные места. Да и к тому же за это время кто-то мог на легких конях обогнать нас по дуге и успеть собрать охотников…

– За хорошие деньги, – согласился я. – Знаете что, кони у нас едва передвигают ноги. Место для ночлега здесь не хуже, чем любое другое. А утром, как говорится, что-то там мудренее.

Граф посмотрел с недоумением, но спорить не стал, мы расседлали коней и пустили пастись в кустарник. Кадфаэль, Брайан и леди Ингрид быстро собрали хворост и разожгли костер. Пес принес оленя, затем козу и двух крупных птиц, похожих на дроф.

Я заметил спокойно:

– Граф, вы не очень-то готовьтесь ко сну.

Эбергард насторожился.

– А что случилось?

– Ночью орлы спят, – пояснил я. – Для вас это, наверное, новость. Нам проще будет подобраться к засадникам. Не все будут сидеть с арбалетами наготове, верно? Оставят сторожить двух-трех, остальные будут набираться сил для схватки утром, когда мы пойдем, как идиоты, в западню.

Он кивнул, глаза его внимательно изучали мое бесстрастное, надеюсь, и весьма красивое в мужественной решительности лицо. Я повернулся к брату Кадфаэлю. Он сидит у костра бледный, глаза ввалились, челюсти плотно сжаты. Багровый огонь отражается в бесцветных глазах, и кажется, глазницы монаха, даже весь череп заполнены горящими углями.

– Ты чем-то можешь помочь?

– Увы, – ответил он с тяжелым вздохом. – Если я мог, скажем, погрузить их в сон, мы бы проехали мимо, никого не тронув… Ты это хотел сказать? Да, ты тоже не любишь проливать христианскую кровь… и не проливаешь без необходимости. Но я по своему сану вообще не могу вредить людям. Я не воин, как ты, я всего лишь смиренный монах, который несет Слово Истины в темные, погрязшие в грехе края…

Я сказал невесело:

– Но если мы поедем дальше, нас всех убьют.

Он вздохнул еще тяжелее.

– Да, но… мученическая смерть лучше, чем стать убийцей. Я не могу поднять на них руку, ибо у кого-то из них трое-четверо детей, что будут голодать без отца, а то и помрут, кто-то юн, но содержит престарелых отца и мать… Они тоже умрут, когда узнают о смерти любимого сына… Там простые люди, выполняют приказ, они не виноваты.

Я буркнул:

– Но мы не можем добраться до сволочи, что отдала приказ о засаде. Всегда на полях войны гибнут рядовые, кто даже не знает, из-за чего война. А главные сволочи за редким исключением остаются целыми всегда. Неважно, кто победит, но сволочи всегда целые… Ладно, брат Кадфаэль, твою позицию интеллигента и демократа я понял. Я сам отберу бойцов, с кем пойду в разведку.

Сэр Смит спросил удивленно:

– В разведку?

– Разведку боем, – сообщил я, – что плавно перейдет в прорыв вражеской линии Мажино и Маннергейма.

Эбергард, Смит и Дилан двигались бесшумно, явно не только в рыцарских турнирах участвуют. Чувствуется выучка тех, кто умеет сражаться в лесу и в поле, снимать часовых и драться безжалостно, насмерть. Я заставил себя отстать, глаза наконец приноровились к ночи, теперь видно отчетливо, все трое двигаются как красные призраки, трава и кусты из-за разницы в температуре смотрятся почти стеклянными.

Эбергард вздрогнул от моего прикосновения, я шепнул тихонько:

– Они вон там…

– Откуда такие идеи?

– Вижу, – сообщил я скромно. – Дорога перекрыта двумя деревьями. Невысоко, но ветки, ветки… Сразу за ними трое с арбалетами. Сволочи! Церковь же запретила это бесчестное оружие… А дальше в трех шалашах – остальные…

Он смотрел с недоверием.

– Вы что же… в самом деле все видите?

– Господь дал мне этот дар, – объяснил я и опустил взор. – За благочестие и непомерную скромность. В этих шалашах народу многовато, но… судя по сплюснутой массе, спят. Во всяком случае, лежат.

Смит и Дилан слушали нас жадно, я видел блестящие глаза, Смит дышал шумно и жарко, воздух изо рта вырывался красный, словно подсвеченный фонарем.