…Таддарет

Ахферга

Вавзрек

Аль-Хумса

Туг-Эль-Хир

Тазлида

Тнин-Тгуга

Тамсут

Тагмут,

Имамарн,

Тазудаут,

Талакджут

Ларба,

Тизи-Н-Аль-Кади…

В то время я слишком мало знал о родине Хамму, как, впрочем, и о своей, и поэтому не мог полностью понять природу наших разногласий. Дикие ландшафты вызывают благоговейный трепет у евроамериканцев – потомков безжалостных завоевателей, выросших на континенте, богатом природными ресурсами, – потому что на протяжении многих поколений мы использовали все наши богатства и технологии для того, чтобы отгородиться от опасностей дикой природы. Берберы находились под колониальным управлением и не испытали разрушительных последствий индустриализма, поэтому им не пришлось восстанавливать природу и потом заново в нее влюбляться. «Они не воспринимают ее в качестве зоны отдыха, – сказал мне Майкл Пейрон, приглашенный профессор университета Аль-Ахавайн и специалист по берберской поэзии. – Они воспринимают ее в качестве своего дома, они видят в ней вызов и, сейчас, конечно, они видят в ней место, которое помогает зарабатывать деньги». Пейрон добавил, что многие берберы регулярно поднимаются на горные вершины, чтобы совершить жертвоприношения или посетить могилы мусульманских святых. Хамму однажды сказал, что, когда ему становится особенно плохо на душе, он поднимается на высокую вершину, чтобы на фоне созданных Аллахом необъятных просторов его личные проблемы не казались ему слишком сложными. Любить ландшафты можно по-разному.

В конечном счете нам с Хамму недоставало не контакта, а общего контекста. Рифт между двумя людьми поначалу может казаться таким же непреодолимым, как пространство между двумя вершинами. Однако заглянув в пропасть и пронзив взором мощные культурные и технологические пласты, мы увидим на дне точку, с которой можно начать восхождение на любую вершину. Как сказал старый судья: «Давным-давно мы все пришли из одного места». Потом люди разошлись от этих общих истоков по всей планете. Они приспосабливались к своим землям и друг к другу, расходились и сходились, разъединялись и воссоединялись, становились чужими и заново знакомились.

* * *

Вспоминая спустя годы ту поездку, я всегда прокручиваю в голове один особенно примечательный эпизод. Это был последний день нашего долгого марша по долине Сус в сторону Таруданта. Мы шли по широкой грунтовой дороге, вдоль которой тянулись редкие рощицы фруктовых деревьев. Я шел за Хамму, а Асселуф – за мной. Я полностью погрузился в свои мысли и не сразу услышал удивленный вскрик Асселуф. Мы с Хамму остановились и обернулись. Она снова что-то крикнула и указала на ничем не примечательную рощу. Мы проследили взглядом за ее указательным пальцем и увидели на одном из аргановых деревьев козу. Она каким-то чудом забралась на самые верхние ветви дерева, которые находились футах в пятнадцати от земли, и тянулась губами к похожим на оливки плодам, растущим на самой дальней ветке.

Асселуф сказала, что козы научились очень хорошо лазить по этим деревьям. После того как козы заканчивают переваривать плоды арганы, фермеры извлекают из навоза семена, отжимают из них масло и продают его за астрономические деньги в другие страны, где люди верят, что оно замедляет старение кожи.

Коза суетливо пережевывала твердые зеленые плоды. Пока мы стояли и смотрели на нее, меня вдруг начала медленно охватывать и переполнять необыкновенная радость. Я увидел что-то очень хорошо знакомое и близкое в тугих сухожилиях ее шеи и нервных движениях маленьких копыт, которые так ловко цеплялись за тонкие ветки. Я вдруг почувствовал глубокое родство с этой козой – с ней и со всеми остальными беспокойными созданиями, которые вечно стремятся к чему-то недоступному.

Я никогда не узнаю, о чем в тот момент думали Асселуф и Хамму, но, взглянув на них, я заметил, что они тоже безмятежно улыбаются. Асселуф сфотографировала козу и пообещала позже прислать мне пару фотографий. Затем мы взвалили рюкзаки на плечи, снова посмотрели на убегавшую в даль тропу и двинулись в путь.

Мы ходим по свету тропинками, проложенными задолго до нашего рождения. С самого первого нашего вдоха родители, общество и человечество снабжают нас огромным количеством готовых структур – «духовными путями», «карьерными путями», «философскими путями», «художественными путями», «путями к богатству», «путями к благодетели». И все они называются «путями» неслучайно. Как и настоящие тропинки, эти абстрактные пути направляют и ограничивают нашу деятельность – они шаг за шагом ведут нас к желаемым целям. Если бы их не было, каждому из нас приходилось бы прокладывать собственную дорогу по диким просторам жизни, бороться за выживание, повторять глупые ошибки и заново изобретать простые решения.

Но есть подвох: как понять, какие пути выбирать? Эссеист Джеймс Фитцджеймс Стивен чудесно описал эту дилемму: «Мы стоим на горном перевале. Идет плотный снег, со всех сторон нас окружает непроглядный туман, и сквозь него порой проглядывают тропинки, которые не всегда ведут туда, куда нам нужно. Если будем стоять неподвижно – замерзнем до смерти. Если пойдем по неверной тропинке – разобьемся на части. Мы точно не знаем, есть ли верная тропинка. Что нам делать?»

Даже беглое знакомство с древней философией показывает, что выбрать дорогу в жизни всегда было непросто. Но со временем выбор становится все сложнее. Быстрые перемены в технологиях, культуре, образовании, политике, торговле и транспорте открывают людям доступ ко множеству жизненных укладов, которые раньше казались немыслимыми. В целом это перемены к лучшему, ведь они доказывают, что наши жизненные пути развиваются, чтобы мы могли исполнять свои многочисленные желания. Но побочный эффект этого сдвига – пусть несовершенного, постепенного и неравномерного, – заключается в том, что вариантов в жизни становится все больше, и через некоторое время мы просто тонем в них.

Возьмем, например, типичный вопрос: чем ты хочешь заняться в жизни? На заре существования человечества ответ, вероятно, был только один – охотой и собирательством, ведь все люди в равной степени участвовали в этой деятельности. Судя по стандартному списку профессий – каталогу профессий древней Месопотамии, составленному пять тысяч лет назад в нисходящем порядке от царя до человека, занимавшегося каким-то неприятным делом, описание которого пока не поддалось переводу, – в государстве существовало 120 профессий. Сегодня их количество в США оценивается в диапазоне от 20 до 40 тысяч.

Выбор религиозных и философских традиций не менее широк. Поскольку однозначно определить характеристики полноценной религии сложно, оценки разнятся, но большинство исследователей соглашается, что количество религий исчисляется в тысячах. И это лишь институциональные религии, в то время как личные вероучения – выстроенные в частном порядке, шаг за шагом, как машина в старой песне Джонни Кэша, – и вовсе не поддаются подсчету.

В итоге мы всю жизнь ищем свои пути – выбираем из путей, которые предлагает нам жизнь, а затем, когда они перестают удовлетворять нас, вносим необходимые изменения и коррективы. Впрочем, не только мы меняем свои пути, но и наши пути меняют нас. Я понял это на Аппалачской тропе, которая менялась с каждым нашим шагом, но все же определяла наш курс. Ступая по ней, мы подстраивались под ее условия: сбрасывали вес, избавлялись от лишнего, еженедельно ускоряли темп. То же правило применимо к нашим жизненным путям: мы вместе меняем их, но они меняют каждого из нас по отдельности. Именно поэтому нам стоит с умом подходить к их выбору.