об этом деле здешнему правителю и избавить несчастных монахов от незаслуженной кары.

Монахи, которые жадно ловили каждое слово Танского монаха, поспешили на кухню и вернулись с большим тесаком, который был передан Чжу Ба-цзе:

– Отец наш! – обратился к нему один из монахов. – Разруби этим тесаком цепь у столба кумирни, к которой прикованы молодые монахи, и освободи их. Тогда они смогут приготовить вам еду и помогут вашему наставнику обмыться. А мы пока сходим на базар и выпросим веник для вашего наставника.

– Да разве трудно расковать цепь? – смеясь спросил Чжу Ба-цзе. – Никакого тесака не потребуется. Надо только попросить вон того монаха с волосатым лицом. Он – старый мастер открывать замки и расковывать цепи!

Сунь У-кун и в самом деле подошел к тому месту, где были прикованы монахи, и пустил в ход свои чары. Не успел он коснуться рукой цепи, как она сразу же упала. Освободившись, монахи бегом помчались в кухню, вычистили очаг и котел и стали готовить еду и чай.

Когда Сюань-цзан и его ученики поели, уже стало смеркаться. В это время появились монахи с двумя новыми вениками. Сюань-цзан очень обрадовался и только было начал с ними разговаривать, как вбежал послушник, зажег фонарь и попросил Танского монаха пойти обмыться. В это время на небе уже появились звезды и ярко светила луна. На часовой башне ударили в барабаны, отбивая часы ночной стражи.

Вот что рассказывается об этом в стихах:

Повеяло с полей прохладой славной,

Как будто в праздник, все дома в огнях,

Но жители захлопывают ставни,

Засовы задвигают на дверях.

Замкнулись и базарные ворота,

Рыбачьи лодки к пристани пришли…

Вот слышно – кличет женщина кого-то,

И кто-то отвечает ей вдали…

Вернулись с поздней пахоты быки,

Стреножены веревкою короткой…

За ставнями мерцают огоньки —

И школьники твердят свои уроки.

Закончив омовение, Танский монах надел рубаху с короткими рукавами, подпоясался шнуром, обулся в мягкие туфли, которые носят старцы, вооружился новым веником и обратился ко всей монашеской братии с такими словами:

– Идите спать и спите спокойно; я почищу пагоду и приду к вам.

– А что, если я пойду с вами, наставник? – попросил Сунь У-кун. – Пагода полита кровавым дождем, кроме того, в ней давно не зажигались священные светильники, поэтому могла завестись разная нечисть. К тому же ночь сегодня безоблачная и ветер холодный, одному вам будет тревожно и жутко.

– Вот и отлично! – обрадовался Танский монах, охотно приняв предложение Сунь У-куна.

После этого они оба, неся веники, направились к пагоде. Сперва они вошли в главное здание и зажгли глазурные светильники. Танский монах воскурил фимиам и, совершая поклоны перед изваянием Будды, произнес:

– Я, твой скромный последователь Чэнь Сюань-цзан, получил повеление государя великого Танского государства в восточных землях направиться к священной горе Линшань, предстать перед живым Буддой Татагатой и попросить у него священные книги. Ныне я достиг государства Цзисай и нахожусь в сем монастыре, именуемом Золотое сияние. Здешние монахи рассказали мне, что пагода сия осквернена грязью и ее сияние померкло, а правитель страны заподозрил монахов в том, будто они украли золотую кровлю пагоды, и наложил на них тяжкое наказание. Трудно теперь разобраться, где правда. Я, твой верный ученик, со всей искренностью явился сюда, в эту пагоду, чтобы очистить ее от грязи, и умоляю тебя, великий мой Будда, не откажи мне в прозрении, чтобы я смог узнать причину осквернения пагоды, не допусти того, чтобы простые смертные невинно страдали и мучились.

Закончив эту молитву, Танский монах вместе с Сунь У-куном открыл дверь, ведущую на лестницу, и начал подметать, переходя с нижних ярусов на верхние.

Вот что сказано об этой пагоде в стихах:

Столь высоко ее здание вознесено,

Что утопает оно в небосклоне лазурном;

Истинно ей надлежащее имя дано —

«Гордая башня из пятицветной глазури».

Вверх поднялся ты, и словно из темной норы

Вырвался – ввысь твои мысли и чувства стремятся,

Словно стоишь на вершине священной горы55,

Той, где нетленного Будды частицы хранятся.

Как драгоценный сосуд, отражает сиянье луны

Пагода эта и звезд отдаленных мерцанье.

С кровли узорной ее чудеса мирозданья,

Ход облаков и рождение солнца видны.

А колокольцев ее золотой перезвон

Слышен в селеньях, лежащих у дальних предгорий,

Звон их прелестный и чистый недаром рожден

Ветром, сюда долетающим с теплого моря.

Глянешь окрест – и поверхность огромной земли

Видишь впервые, как будто на ней ты и не был,

Видишь просторы земные на тысячи ли,

Словно живым ты взошел на девятое небо.

Жаль, что покинут людьми удивительный храм,

Мудрыми зодчими осуществленное чудо,

Что не возносится, мирно струясь, фимиам,

Пред изваяньем священным великого Будды.

Что поломались решетки искусной резьбы

И потускнели от грязи лепные узоры,

Чаши, светильники, трона витые столбы

Скрыты увядшими листьями, пеплом и сором.

Что запустенье и сумрак, везде воцарясь,

Все благолепье былое собой заменили,

И что под слоем густым паутины и пыли

Ждет оно лучших времен, до поры затаясь.

Приняли много безвинно страданий и мук

Жители пагоды, чье светозарное свойство

Вдруг прекратилось; но вот устранить неустройство

Взялся Сюань-цзан, и тотчас принялся он за дело,

Чтоб омраченная пагода вновь просветлела.

Выметая сор, ярус за ярусом, Танский монах ко временя второй ночной стражи добрался до седьмого яруса. Он уже начал испытывать усталость.

– Отдохните, устали ведь! – сказал Сунь У-кун. – Дайте, я немного помету!

– Сколько же всего ярусов в этой пагоде? – спросил Танский монах.

– Пожалуй, все тринадцать, – отвечал Сунь У-кун.

Превозмогая усталость, Танский монах твердо заявил:

– Нет, я должен сам все сделать, только так я выполню свой обет!

Он подмел еще три яруса, но тут поясница и ноги у него так заныли, что он вынужден был остановиться и сесть на пол.

– Ничего не поделаешь, придется просить тебя подмести остальные три яруса, – сказал он, обращаясь к Сунь У-куну.

Сунь У-кун приосанился и полез на одиннадцатый ярус. Вскоре он уже был на двенадцатом. Он вошел во вкус и работал, можно сказать, с остервенением. Вдруг с вершины башни до него донеслись голоса. «Странно, очень странно! – подумал он. – Сейчас, должно быть,