– Несомненно, вы правы, ваше сиятельство. И все же каждый радуется, видя цветущие розы, сияющие звезды и брызги пены на волнах. И так же радостно глядеть на Лиллу Монти.

Я повернулся на стуле, чтобы лучше его видеть. Присмотревшись, я заметил, что румянец у него на щеках сделался еще гуще, и рассмеялся с грустью и горечью в голосе.

– Да вы влюблены, мой друг! Прошло всего три дня, а вы уже капитулировали перед улыбкой Лиллы! Мне вас жаль!

Он нетерпеливо прервал меня:

– Ваше сиятельство ошибается! Я бы не посмел… она так невинна… она ничего не знает! Она словно птичка в гнезде, такая хрупкая и нежная… одно слово любви напугало бы ее. Я был бы подлецом, если бы его произнес.

«Вот оно что! – подумал я. – Не стоит смеяться над беднягой!» Почему из-за того, что моя любовь обратилась в прах, я должен насмехаться над теми, кто вообразил, что нашел золотое яблоко Гесперид? Винченцо, некогда солдат, а теперь наполовину курьер, наполовину камердинер, в глубине души был поэтом. Он обладал серьезным, созерцательным складом ума, свойственным тосканцам, а также любовным пылом, скрытым под маской кажущейся сдержанности.

Я поднялся, глядя на него с явным интересом.

– Вижу, Винченцо, – произнес я с добродушной иронией, – что созерцание Лиллы Монти с лихвой компенсирует вам ту часть неаполитанского карнавала, которую вы пропустили, находясь здесь. Но отчего вы так хотите, чтобы я увидел этот образец девичьей красоты, который мне неизвестен? Разве лишь для того, чтобы я пожалел о своей утраченной молодости?

Лицо его выразило любопытство пополам с замешательством. Наконец он, словно на что-то решившись, твердо произнес:

– Ваше сиятельство должны меня извинить за то, что я видел нечто, что, возможно, мне видеть не полагалось, но…

– Но что? – спросил я.

– Ваше сиятельство, вы не утратили молодость.

Я снова повернулся к нему – он смотрел на меня с некоторой тревогой, опасаясь вспышки моего гнева.

– Ну, – спокойно произнес я, – и почему же вы так решили?

– Ваше сиятельство, я видел вас без очков в тот день, когда вы стрелялись с несчастным синьором Феррари. Я видел вас, когда вы выстрелили. У вас красивые и ужасные глаза, глаза молодого человека, хоть волосы у вас и седые.

Я осторожно снял очки и положил их на стол рядом с собой.

– Поскольку вы уже однажды видели меня без них, можете взглянуть еще раз, – тихо заметил я. – Я ношу их с особой целью. Здесь, в Авеллино, эта цель не имеет значения. Поэтому я вам доверяю. Но берегитесь, если вы злоупотребите моим доверием.

– Ваше сиятельство! – вскричал Винченцо с болью в голосе. Лицо его помрачнело.

Я положил ладонь ему на руку.

– Простите меня, мне не следовало этого говорить. Вы честный человек, вы достаточно хорошо послужили родине, чтобы знать цену верности и долга. Но, когда вы говорите, что я не утратил молодости, вы ошибаетесь, Винченцо! Я утратил ее – огромное горе убило ее в моей душе. Сила, гибкость членов, ясный взгляд – все это лишь внешнее. Но в глубине моего сердца царят холод и нестерпимая горечь из-за потерянных лет. Нет, не улыбайтесь: на самом деле я очень стар, так стар, что меня тяготят прожитые дни. Но все же не настолько стар, чтобы не оценить вашу преданность, мой друг… – Тут я улыбнулся едва заметной улыбкой. – Когда я увижу эту девушку, Лиллу, я откровенно вам скажу, что о ней думаю.

Винченцо наклонил голову, взял мою руку и поцеловал ее, после чего внезапно вышел из комнаты, чтобы скрыть слезы, выступившие у него на глазах из-за моих слов. Я видел, что ему меня жаль, и не ошибся, решив, что сама окружавшая меня тайна усиливала его привязанность ко мне. В целом я был рад тому, что он увидел меня без камуфляжа, поскольку испытал облегчение, побыв какое-то время без очков. И до самого конца своего пребывания в Авеллино я больше ни разу их не надел.

Как-то раз я увидел Лиллу. Я решил прогулялся до старинной церкви, стоявшей на крутом холме и окруженной старыми каштанами, в которой, как мне было известно, находилась картина «Бичевание Христа», по слухам принадлежавшая кисти Фра Беато Анджелико. Небольшая обитель была совершенно безлюдна, когда я туда вошел, и я остановился у входа, тронутый простотой ее убранства и успокоенный царившей в ней тишиной. Я осторожно проследовал в угол, где висела картина, и в это время мимо меня легким шагом прошла девушка с корзиной ароматных зимних нарциссов и адиантумов. Что-то в ее грациозных и бесшумных движениях заставило меня посмотреть ей вслед. Повернувшись ко мне спиной, она преклонила колени у образа Святой Девы Марии, поставив корзину с цветами на нижнюю ступеньку алтаря. На ней была одежда крестьянки: простая короткая синяя юбка и алый корсаж с наброшенным сверху белым платком, завязанным на уровне плеч. Вокруг небольшой изящной головы были уложены толстые косы из густых блестящих темно-каштановых волос.

Я решил, что мне нужно увидеть ее лицо, и по этой причине вернулся ко входу в церковь и стал дожидаться, пока она выйдет. Очень скоро она приблизилась той же легкой несмелой походкой, которую я заметил раньше, и ее чистое юное лицо было обращено ко мне. Что же такого было в этих ясных, светлых глазах, что заставило меня невольно наклонить голову в почтительном приветствии, когда она проходила мимо? Не знаю. Не красота – ибо, хоть девушка и была хорошенькой, я видел и получше. Было нечто редкое и необъяснимое в ее девичьей стати и скромном достоинстве, чего я раньше никогда не встречал в женщинах. Ее щеки чуть зарумянились, когда она скромно ответила на мое приветствие. Едва выйдя из церкви, она остановилась и принялась маленькими белыми пальчиками перебирать коричневые бусины четок, на мгновение стушевалась, но затем застенчиво и одновременно приветливо произнесла:

– Если ваше сиятельство поднимется еще немного по склону холма, оттуда откроется еще более прекрасный вид на горы.

Что-то знакомое в ее взгляде, некое сходство с ее матерью подсказало мне, кто она такая. Я улыбнулся.

– А, так вы Лилла Монти?

Она снова зарделась.

– Да, синьор. Я – Лилла.

Я внимательно и в то же время с грустью рассматривал ее. Винченцо оказался прав: она была прекрасна, но не тепличной красотой светских салонов с ее намеренной неестественностью, а прелестью и свежим сиянием, которое природа дарует тем избранным, кто живет с ней в гармонии. Я повидал немало утонченных женщин, дам с фигурой и лицом Юноны, женщин с глазами василиска, притягивающих и подчиняющих себе души мужчин. Но я ни в ком не наблюдал такой духовной чистоты, как в этой простой крестьянской девушке, которая без страха и все же скромно смотрела на меня невинно-вопрошающим, как у ребенка, взглядом, будто увидела что-то новое и непривычное. Ее немного смутил мой пристальный взгляд, и она с очаровательной учтивостью повернулась и начала спускаться с холма. Я негромко спросил ее:

– Вы домой, дитя мое?

Мой добродушный покровительственный тон придал ей уверенности. Она с готовностью ответила: