Но у Гамаша было на сей счет иное мнение. Если Лилиан Дайсон чем-то и упивалась, так это алкоголем.

Бовуар ушел, и старший инспектор, прихлебывая кофе, стал листать книгу Общества анонимных алкоголиков, обращая внимание на подчеркнутые фразы, наслаждаясь архаичным, но красивым языком книги, которая так аккуратно описывала падение в ад и долгое и трудное выкарабкивание оттуда. Наконец он закрыл книгу, использовав в качестве закладки собственный палец.

– Позвольте к вам присоединиться?

Гамаш вздрогнул. Он встал, приветственно поклонился, отодвинул стул:

– Прошу.

Мирна Ландерс села, поставила на стол блюдце с эклером и чашку кофе с молоком.

– Вы были погружены в свои мысли.

Гамаш кивнул:

– Я думал о Шалтае-Болтае.

– Значит, убийство почти раскрыто.

Гамаш улыбнулся:

– Нам осталось совсем немного. – Он внимательно посмотрел на нее. – Можно задать вам вопрос?

– В любое время.

– Как по-вашему, люди меняются?

Эклер застыл на полпути ко рту Мирны. Она задумалась, опустила пирожное и уставилась на старшего инспектора своими ясными, взыскующими глазами.

– Это откуда взялось?

– Существуют разные мнения относительно убитой – осталась ли она тем человеком, которого все знали много лет назад, или же стала другой.

– С чего вы решили, что она изменилась? – спросила Мирна и откусила от пирожного.

– Монетка, которую вы нашли в саду. Вы были правы, это из Общества анонимных алкоголиков, и жетончик принадлежал убитой. Она вот уже несколько месяцев как бросила пить. Люди, знавшие ее по АА, говорят о совсем иной женщине, чем та, о которой рассказывала Клара. Не о чуть-чуть изменившейся, а о совершенно другой. Одна – добрая, щедрая, другая – жестокая, коварная.

Мирна нахмурилась. Задумчиво сделала глоток кофе:

– Мы все меняемся. Только психопаты остаются такими, какие есть.

– Но что, если это скорее рост, чем изменение? Все равно как обертоны, хотя нота остается неизменной.

– Или как вариация на тему? – с интересом спросила Мирна. – А на самом деле никаких изменений? – Она задумалась. – Полагаю, так бывает нередко. Большинство людей растут, на самом деле ничуть не меняясь.

– Большинство. Но некоторые меняются?

– Некоторые – да, старший инспектор.

Она внимательно посмотрела на него. Знакомое лицо, чисто выбритое. Седеющие волосы чуть вьются у ушей. И глубокий шрам над виском. А ниже – добрые глаза. Она опасалась, что они могут измениться. Что станут жестокими, когда заглянешь в них.

Они не изменились. Как не изменился и он.

Но она не обманывала себя. Может, по внешнему виду этого не скажешь, но он изменился. Тот, кто вышел из той фабрики живым, вышел другим.

– Люди меняются, когда у них нет выбора. Вопрос стоит так: либо ты умираешь, либо меняешься. Вы говорили про АА. Алкоголики бросают пить, когда достигают самого дна.

– И что происходит потом?

– А чего вы ждете после такого падения? – Она посмотрела на него и вдруг поняла. – Как Шалтай-Болтай.

Он слегка кивнул.

– Когда люди ударяются о дно, – продолжила она, – они могут остаться там и умереть. Такова судьба большинства. А могут попытаться всплыть.

– Собрать себя по черепкам, как наш друг мистер Шалтай.

– Ну, ему помогала вся королевская конница и вся королевская рать, – сказала Мирна с шутливой серьезностью. – И даже им не удалось собрать мистера Шалтая.

– Да, я читал отчет по этому делу, – согласился старший инспектор.

– И потом, даже если бы им удалось его собрать, он бы свалился снова. – Она нахмурилась. – Неизменяющийся человек будет снова и снова повторять ту же самую глупость. Так что если просто сложить все черепки, как прежде, не стоит ждать, что жизнь изменится.

– А другое мнение есть?

Мирна улыбнулась:

– Вы знаете, что есть. Но это самое трудное. Немногим по плечу сделать это.

– Измениться, – подхватил Гамаш.

Возможно, в этом и состоит смысл Шалтая-Болтая. Его и не нужно собирать. Ему нужно измениться. В конце концов, сидение на стене всегда опасное занятие.

Возможно, Шалтай-Болтай должен был упасть. И возможно, вся королевская рать была обречена на неудачу.

Мирна допила кофе и встала. Гамаш тоже поднялся.

– Люди изменяются, старший инспектор. Но вы должны знать кое-что. – Она перешла на шепот. – Они не всегда изменяются к лучшему.

– Почему ты не пойдешь и не скажешь ему что-нибудь? – спросил Габри, ставя поднос с пустыми стаканами на стойку.

– Я занят, – ответил Оливье.

– Ты моешь стаканы. Этим может заняться кто-нибудь из официантов.

Оба посмотрели в окно на крупного человека, сидящего в одиночестве за столиком. Перед ним стояла кружка кофе и лежала книга.

– Схожу, – сказал Оливье. – Не подгоняй меня.

Габри взял кухонное полотенце и принялся протирать стаканы, а его партнер тем временем смывал мыльную пену с посуды.

– Он совершил ошибку, – сказал Габри. – Но потом извинился.

Оливье посмотрел на своего партнера в веселеньком красно-белом переднике в форме сердца. Том самом переднике, не покупать который на День святого Валентина два года назад он умолял Габри. Потом умолял не надевать. Он стыдился этого передника и молил бога, чтобы никто из их знакомых из Монреаля не приехал и не увидел Габри в таком дурацком одеянии.

Но теперь этот передник стал нравиться Оливье. И он не хотел, чтобы Габри менял его на что-то другое.

Не хотел, чтобы Габри вообще что-то менял.

Ополаскивая стаканы, он увидел, как Арман Гамаш допил кофе и поднялся.

Бовуар подошел к листам бумаги, приколотым к стене старого железнодорожного вокзала. Он снял колпачок с фломастера, помахал им у себя под носом, читая написанное аккуратными черными колонками.

Это очень успокаивало. Все разборчиво, упорядоченно.

Он несколько раз перечитал список вещдоков, гипотез, вопросов. Добавил несколько новых – плоды сегодняшних трудов команды.

Они опросили большинство гостей вечеринки. Как ни странно, никто из них не признался, что свернул шею Лилиан Дайсон.

Но теперь, когда он стоял перед этими листами бумаги, в голову ему пришла одна мысль.