Антуан сел рядом с ней и отвел волосы с её лба.

— Фу, как же сильно от тебя разит керосином! Помнишь этот шрам, Цинни? — он провел пальцем по белесой ниточке на её виске.

— Помню. В тот день ты промахнулся.

— Я промахнулся и задел тебя кинжалом. Тебе было лет восемь или около того. Ох и кровищи из тебя хлестало! А ты помнишь, что сделала потом?

— Снова встала на позицию.

— И я снова бросал в тебя кинжалы. И больше никогда не ошибался, правда?

— Правда, — она прижалась лбом к его плечу.

— Ты не из тех, кто сбегает, Цинни.

— Может, я выросла и стала трусихой?

— Хватит соплей, — вмешался Джереми, — Цинни, открывай рот. Сначала суп, потом разговоры.

— Как там генерал? — спросила его Гиацинта, возвращаясь к еде.

— Разругался в пух и прах с Чарли.

— Из-за меня?

— Ага. Чарли вопил, что от тебя одни беды, а генерал вопил, что это не его дело. А Чарли вопил, что теперь его — ну из-за отца, понимаешь. А генерал вопил, чтобы Чарли убирался из его дома. А Чарли вопил, что не оставит тут его одного. Тогда они потребовали вина и вроде как помирились.

— Помирились против меня?

— Какая разница? — спросил её Антуан. — Ты все равно всех победишь.

— Да, — согласилась она. — Я всегда всех побеждаю.

Молоко показалось горьким, как отрава, но Гиацинта допила его до конца.

Выпрямила спину, вздернула выше подбородок.

— Осталось нерешенным еще одно дело, — заявила она, положив руку на плечо старшего брата. — За мной все еще охотятся люди, которые хотят получить архивы Крауча. Как ты смотришь на ловлю на живца, Антуан?

46

Удивительно, но за две недели Катарина разительно изменилась.

— У неё глаза стали умнее, да? — спросила Гиацинта у Магды.

Няня только рассмеялась.

— Какой прок разглядывать этих младенцев? Знай только корми их да пеленки стирай.

В детскую заглянул Антуан.

— Цинни, тебя король вызывает.

— Вот только его сейчас не хватало!

Платья спадали с плеч Гиацинты, волосы после керосина потускнели, губы стали шершавыми, а руки покрыты синяками из-за драк с соседками по камере.

Она огорченно велела зашнуровать её потуже, насыпать на лицо белил потолще, налепить мушек погуще и сотворить прическу повыше.

Если воткнуть побольше перьев, то, может, никто не будет приглядываться к её убогому виду.

Его Величество ждал её в своем личном кабинете. За его спиной маячил Розвелл, который, завидев Гиацинту, скорчил ей рожицу.

— Госпожа Де Ла Круа-Минор-Стетфилд-Крауч-Бронкс, — приветствовал её король, — если вы выйдете замуж еще раз, то ваша фамилия станет скороговоркой.

Она улыбнулась и присела в реверансе.

— Да бросьте, — махнул он на неё увешанной перстнями рукой. — Хотите кофе?

— Я, пожалуй, воздержусь от напитков в вашем дворце.

Он расхохотался.

— Могу вас понять. Но, моя дорогая, я хотел вам выразить свое монаршее одобрение. Вы чрезвычайно умело избавили нас от советника Траппа.

От его откровенности она едва не села мимо стула.

— Признаюсь честно, я болел за вас в этом судебном процессе, — продолжал король как ни в чем не бывало. — Вы очень ловкая женщина, Гиацинта.

Она молчала, не зная, как принять этот весьма сомнительный комплимент.

Его Величество с удовольствием пил чай и закусывал сушками.

— Значит, советник Трапп был не в фаворе при дворце? — спросила наконец Гиацинта, устав от этого молчания.

— Это он отравил Оливию, — помрачнел король. — Чтобы поставить под подозрение Бронксов и в то же время дать мне повод отказаться от брака с Нитой, который его сын так неосмотрительно пообещал. Да и вообще советник был невыносим. Воровал. Брюзжал. Опять-таки, использовал яды — словом, был политиком старой школы. Но я не знал, как от него избавиться так, чтобы не рассердить генерала.

— Вот как, — только произнесла она, ошеломленная. — Я рада оказаться полезной трону, даже если это у меня получилось непреднамеренно. Уверяю вас, у меня не было злого умысла, и я вовсе не старалась навредить советнику Траппу.

— Как бы то ни было, вы оказали нам услугу, и мы наградим вас за это возможностью услужить нам снова.

— Вам еще кого-то убить надо? — ляпнула Гиацинта, не подумав, и тут же прикусила язык.

— Да бог с вами, — благодушно отозвался король. — Надо беречь наших подданных. Вы знаете некого Ливенстоуна, писателя-затворника?

— Арчера? Он очень плодовит.

— Слишком плодовит. Из типографии мне прислали оттиски его нового романа, и мы этим романом недовольны.

— Ваше Величество, литература — дело тонкое, — улыбнулась Гиацинта, — одни любят про рыцарей, другие предпочитают философские трактаты…

— Это роман про меня и предателя Стива.

— Да что вы говорите! — воскликнула она, старательно изображая удивление.

— Там много подробностей о перевороте… Не знаю, как он разузнал об этом всем в своей глуши.

— Загадка, — закивала Гиацинта.

— Я не хочу, чтобы эта книга была опубликована. Но Ливенстоун весьма… настойчивый писатель. Он трепетно относится к своим произведениям и готов печатать роман за границей. Убедите его уничтожить этот роман. Не хватало, чтобы надо мной все соседские короли потешались!

— Я?

— А у вас неотложные дела в столице?

— Да пожалуй, что и нет, — подумав, ответила Гиацинта. — Я с удовольствием навещу Ливенстоуна в его затворничестве.

Она всегда стремительно собиралась и тем более стремительной была сейчас, когда ей действительно хотелось покинуть этот город, полный пересудов.

Поэтому уже через несколько часов после встречи с королем они с Антуаном, ни с кем не прощаясь, верхом покинули столицу.

Гиацинта едва не кричала от восторга, ощущая свежий воздух и летящую под собой лошадь.

Свобода, свобода!

После тюремного заточения она казалась особенно сладкой.

Дороги были забиты солдатами, возвращающимися домой или в свои части после войны.

Многие поля остались неухоженными — некому весной было пахать и сеять, мужчины были заняты совсем другими делами.

Здесь, за пределами столицы, прошедшая война оставила куда более сильный след. Гиацинта обратила внимание, как много стало женщин с черными ленточками в волосах или в черных косынках.

На постоялых дворах было не протолкнуться, и они ночевали под открытым небом — благо стояли теплые и ясные летние дни, с крупными звездами и душистым ароматом цветов.

Вряд ли кого мог сбить с толку потрепанный мундир Антуана, в котором Гиацинта путешествовала. Она, конечно, изрядно отощала, но все равно бедра, грудь и задница выдавали в ней женщину, но ей было глубоко плевать на взгляды окружающих. Штаны были удобнее юбок, и все тут.

Волосы она безжалостно обстригла, планируя, что к осени, началу светского сезона, они отрастут. К лицу быстро прилип загар, и