генерал довольно шустро изловил лакея-убийцу, а вот на то, чтобы выбить из него имя заказчика, ушло драгоценное время.

Слишком драгоценное, как потом оказалось.

Советник Трапп — предсмертным хрипом извлек из себя лакей.

Никто и никогда не ожидал от этого человека терпения и понимания, но зарезать любовницу сына на королевском балу было перебором по любым меркам.

Возвращался во дворец генерал очень мрачным: угораздило же его оказаться в такой нелепой ситуации, когда приходится одного близкого человека защищать от другого. И как прикажете останавливать упрямого старика, который ненавидел, когда его планы не доводились до конца?

Что бы он сейчас ни сделал — это лишь приведет к новым покушениям.

И кто знает, чем закончится это противостояние.

Как оказалось, пока он предавался размышлениям, горгона уже все решила по-своему.

Отец был в ужасном состоянии, когда к нему пустили. Яд прочно обосновался в его организме, и королевский лекарь мог только бессильно смотреть на эту агонию.

Последние силы советник Трапп потратил на то, чтобы вызвать к себе командора Ганга, судью Фильстертона и обвинить в своем убийстве Гиацинту.

Не было никакой возможности избежать её ареста.

Вопрос, на который Трапп наверняка никогда не узнает ответ, — знала ли Гиацинта о том, что в стакане, поданной Нитой, был яд.

Сколь отчетливо она понимала, к чему приведет её эскапада с осколком?

Он склонялся к мысли, что если не знала наверняка, то рассчитывала на это. Никогда в жизни горгона не стала бросаться бы стеклами просто так. Практичность всегда в ней брала вверх над эмоциями, и даже в самом сильном волнении Гиацинта прекрасно понимала, что она делает и зачем.

Даже если — особенно если! — её пытались убить дважды за вечер.

И если на окнах её спальни были решетки, а под подушками револьверы.

И можно только представить, как она жила последние месяцы, — как под обстрелом.

Свон докладывал, что её дважды пытались похитить: один раз Бронксы, мечтающие, чтобы она переписала на них деньги, и второй раз те, кто охотился за архивами Крауча.

«Ты не посмеешь меня обвинять», — сказала она ему в карете, и в её голосе была только ярость.

У него, в общем, было немного времени на обвинения.

Нужно было найти из нищенского братства Розвелла двух подходящих женщин и посадить их в камеру к Гиацинте — просто, чтобы они убедились в том, что её жизни не угрожает опасность.

Нужно было распутать до конца клубок заговоров — кто ищет архивы Крауча, для чего он их ищет, и чем это грозит горгоне.

Нужно было организовать достойные похороны для отца и Питера Свона.

Нужно было утешить Чарли и позаботиться о Катарине.

Ну и следить за процессом — в котором Гиацинта побеждала без всякой помощи с его стороны.

Но все, что делал Трапп, было как-то машинально.

Он куда-то бежал, с кем-то разговаривал, на кого-то орал, кого-то запугивал, и все это время внутри него разрасталась воронка пустоты, и заглядывать туда было страшно самому.

— Ну и что дальше? — спросил его Розвелл, укачивая Катарину.

Он вообще чувствовал себя в особняке Стетфилдов, как дома, и у Траппа за последнее время сложилось четкое убеждение, что его старый друг, что бы ни случилось, будет защищать горгону до последнего вздоха.

Как это сделал Свон, например.

Его собственный капитан, посмевший преградить своему генералу путь!

Что эта женщина делает с его воинами?

Что ждет бедолагу Войла?

— Не знаю, — ответил Трапп. — Я в тупике.

Он пребывал в этом тупике с тех пор, как выяснил, что архивы Крауча ищет командор Ганг. Обладая такими сведениями, начальник городской тюрьмы стал бы практически всемогущим.

У Ганга был отличный повод добраться до Гиацинты, пока она находилась в тюрьме, но он не посмел ставить свою карьеру под угрозу, уж больно пристальное внимание уделялось этому процессу со всех сторон.

Итак, отец Маргариты.

— Ты бы, мой друг, — забирая у Розвелла дочь, посоветовал Трапп, — поменьше торчал в детской и почаще навещал мою жену.

— Сволочь ты, все-таки, генерал, — кисло отозвался тот.

Трапп удивился, задумчиво разглядывая обычно беспечное лицо.

Что это? Сочувствие Маргарите?

Сам он не испытывал к ней ни малейшей симпатии — особенно после того, как выяснил, что именно она была автором той ловушки с их женитьбой.

И ладно бы ею двигала любовь или там страсть. Но кроме жажды мести ничего в своей жене Трапп не обнаружил.

Не слишком достойно для бывшей монахини.

«Одержимость» — вот самое, пожалуй, подходящее для неё слово.

Когда именно его жизнь превратилась в такой запутанный филиал ада?

— Дальше, — принял он наконец решение, — мы отдадим архивы Гангу.

— Серьезно? — ухмыльнулся Розвелл.

— Кто ищет — тот найдет, не так ли?

О, Ганг еще пожалеет о том, что ввязался в эту охоту за сокровищами.

Легко сказать — отдать архивы. Но их ведь еще найти надо было.

Итак, Трапп, если бы ты был горгоной, то где бы ты спрятал громоздкие ящики с бумагами?

Размышляя об этом, он слонялся по её гостиной с Катариной на руках, когда экономка принесла письмо от Шарля Стетфилда, адресованное Гиацинте.

Трапп и сам удивился тому, что вскрыл его без всяких сомнений.

Кажется, пустота, растущая в его груди, лишала его всяких моральных ориентиров.

«Удивительно, — писал её пасынок, игнорируя всякие обращения, — я уехал из столицы, терзаемый яростью и ненавистью к вам, и надеялся, что война погасит обуревающие меня чувства. Но чем больше проходит времени, тем сильнее я вас ненавижу.

Здесь, на востоке, я встретил вашего мужа. Каким цинизмом и жестокостью нужно обладать, чтобы сослать невинного юношу лишь за то, что он не угоден вашему любовнику. Вы играете чужими жизнями и будете за это наказаны. Я же со своей стороны сделаю все, чтобы поддержать Найджела в его незаслуженном изгнании, и уверяю вас, что он не сломается, несмотря на все усилия уничтожить его.

Будьте вы прокляты, Гиацинта».

Трапп задумчиво порвал письмо на мелкие клочки.

Вечно от этих пылких отвергнутых влюбленных одни хлопоты.

— Эухения! — завопил он.

Дочь на его руках восторженно зашлепала ладошками по его небритой морде.

Возможно, она была единственным человеком в мире, которому нравился его рев.

Старуха молча появилась из кабинета. Её пальцы были испачканы чернилами.

— Эухения, — спросил Трапп, решив, не спрашивать её о чернилах. Он давно понял, что чем меньше он знает о том, чем она занята, тем спокойнее ему спится. — Любовь моя. Моя обворожительная и ненаглядная.

— Допустим, — проскрипела она.

— А ты ведь знаешь, где архивы Крауча? Горгона в