головы выбросил, а придворные, желая угодить его братьям, среди которых несомненно был один из будущих самодержцев, сами изгалялись над малышом, как могли. Не так открыто, как родичи, намеками и шутками — но все равно обидно.

Кстати, кто-то из этих паразитов и придумал ему кличку «Мизинчик». Так его с тех пор и звали — «Принц-мизинчик». Хотя это была и неправда — он некоторым фрейлинам был по колено. Или даже выше.

Правда, это были совсем юные фрейлины, еще не вышедшие из подросткового возраста.

Единственным из придворных, кто не шпынял маленького принца, был добряк-палач. Он то и дело угощал его сахаром и, утешая, говорил:

— Зато тебя казнить будет затруднительно, твое высочество. Пока голову разглядишь… А если палач промахнулся — приговоренного милуют, традиция такая.

Подобные нюансы не слишком веселили принца-Мизинчика, но душу согревал тот факт, что хоть кто-то находит что-то хорошее в его уродстве.

Так он и прожил четырнадцать лет — пусть невесело, но хоть под крышей. А в день пятнадцатилетия случилась неприятность.

Если быть более точным — она произошла с его отцом, королем Теодором. Выпивка, жирная еда и сомнительные удовольствия сделали свое дело — он собрался покинуть эту бренную землю, что вызвало немалый подъем духа у его сыновей.

— Папаша отходит! — азартно рассказывал остальным Роланд, третий по счету сын, сверкая при этом глазами. — А завещания-то нет! Так что вопрос престолонаследия открытым остается.

— Чего это открытым? — возмутился Эммерих, первенец Теодора. — Старший сын все наследует! И точка!

— Старший сын, если будет много говорить, то получит штук пять ножей под ребра, — деловито сообщил Эммериху Фальк, седьмой по счету принц. — Правда, братва?

И братья загомонили, подтверждая, что, мол, да, так оно и есть. Прирежем — и не пикнешь. И кто там потом считать будет — двенадцать нас было или одиннадцать?

Вот тут-то про Мизинчика и вспомнили.

— А ведь он тоже вроде как наследник, — задумчиво посмотрел на братьев Фальк. — Нет, к дележке земель мы его не допустим, но вот мировое сообщество… Начнутся пересуды, то-сё — мол, у них все как у Макбетов, или и того хуже… Оно нам надо?

— Да клал я на это мировое сообщество, — сплюнул Ательстан, десятый сын. Он был тугодум и обжора. — С прибором.

— Ты на него — да, — вкрадчиво сообщил Фальк. — А оно на тебя? Нет, братва, тут надо тоньше сработать. И непременно до того, как папаша перекинется, во избежание кривотолков.

Сами принцы решили не мараться с братоубийством — больно примета поганая, и наняли для этой цели бывшего кравчего короля, который к тому моменту окончательно спился, потерял человеческий облик и проживал под кухонной лестницей.

Дав ему бутылку старого тивианского и пообещав еще три после выполнения задания, братья стали ожидать того момента, когда им можно будет начать метаться по замку с воплями: «Мизинчик! Где же ты, где?».

И все бы ничего, но здесь они допустили серьезный просчет, даже два. Во-первых, не следовало кравчему давать вино до того, как он убьет принца, это было крайне неблагоразумно. Во-вторых, они не знали, что кравчий никогда не пьет один, поскольку не умеет он этого делать. Сначала ему жизненно необходимо было кому-то другому налить вина в чашу. Это было профессиональное требование организма, что тут поделаешь.

И кравчий пустился на поиски собутыльника, которым на этот раз оказался палач — он первый попался по дороге.

— Употребим? — показал кравчий пыльную бутылку работнику топора. — За помин души?

— Да тьфу на тебя! — сплюнул палач и нехорошо глянул на кравчего. — Король не помер еще.

— Так я не про короля, — хмыкнул кравчий, копаясь в карманах и пытаясь найти какую-никакую закуску. — Я про принца. Ну того, который от горшка два вершка. Вот мы сейчас бахнем, а потом я пойду к нему. На одну ладонь его положу, а другой — прихлопну. Как комара!

Палач был человеком добродушным, всегда жалел двенадцатого принца и даже периодически гонял придворных, которые слишком уж забывались, изощряясь в остроумии над малышом.

— Не очень хорошее дело ты задумал, — проворчал он. — Он ведь тебе ничего плохого не сделал?

— Не сделал, — подтвердил кравчий, умелым ударом выбивая пробку из горлышка бутылки. — Но мне за него еще вина дадут. Вино мне пригодится, а принц — нет.

— Тут согласен, — не стал с ним спорить палач. — Своя рубашка ближе к телу. Но вот так-то — зачем? Вон в окно его выкинь, в реку, что под его комнатой протекает. А там как его удача распорядится. Утонет — так утонет, а если нет — значит, не ссудили боги ему смерти. Не будь ты совсем-то скотиной?

Что принц в любом случае обречен, палач не сомневался. Если не этот ханыга его придушит — значит, какой другой. А так… Хоть какой-то шанс на жизнь, пусть мизерный — но шанс. Нет, можно было бы вывести его из дворца, но это слишком рискованно. Малого жалко — но себя жальче.

Самое занятное, что именно этим своим решением палач и спас жизнь маленькому принцу. Он действительно выжил.

Когда пошатывающийся кравчий с беззубой улыбкой ввалился в каморку Мизинчика, тот сразу понял, что к чему.

— Вашество, — прохрипел пьяный придворный и смачно рыгнул. — Умирать, стало быть, подано. Сейчас будем учиться летать.

И захлопал в ладоши, негодяй эдакий, загоняя его в угол, как куренка. Да еще и напевал при этом на какой-то мерзкий мотив: «Мизинчик, Мизинчик, давай полетаем!».

Принц глубоко вздохнул, прощаясь с не самой лучшей, но все-таки такой прекрасной жизнью, ловко вскарабкался на подоконник и, задержав дыхание, сиганул вниз. Уж лучше сам, чем вот такое чучело им распорядится. А так — жил своим умом и ушел своей волей.

Вода приняла его тело, негромко плеснув, и секундой позже вытолкнула наверх.

— Я жив?! — поразился принц, осознал, что держится на воде, и передумал умирать.

Чуть позже он оседлал какую-то деревяшку и заработал руками как веслами, стремясь отплыть куда подальше от своего бывшего дома.

Река эта пересекала все королевство, как уже говорилось — не такое уж большое. Уже довольно скоро, на следующий день, принц понял, что почти достиг границ державы своего папеньки. Он видел карту, слушал рассказы бывалых людей и помнил, что вот такие буковые леса, которые теснились слева и справа от реки, растут на границе их державы и соседнего государства, больше таких нигде не имелось.

Теперь встала проблема другого порядка — становиться ему политическим эмигрантом или нет? Или лучше попробовать осесть в безлюдном лесу, окрепнуть физически, научиться стрелять