В период Гэнроку (1688—1704) распространение порока пошло на убыль, но обычай приглашать яро оставался так же популярен, как приглашение проституток, и в годы Мэйва и Анъэй (с 1764 по 1781) достиг своего пика. В те времена в Эдо существовало не менее десяти мест, где можно было воспользоваться услугами яро, а именно Ёситё, Кобикитё, Хатёбори в Канда, на подворье храма Юсима Тэндзин (!), перед храмом Симмэй (!) в Сиба, неподалеку от храма Хатиман (!) на Итигая и т. д. Тогда в столице своим постыдным промыслом занимались 230 яро.

Вскоре, однако, то ли природа взяла свое, то ли законы, принятые в годы Кансэй (1789—1801), возымели свое действие, но к периоду Тэмпо (1830—1844) осталось лишь четыре места, где можно было найти яро[1 Ёситё, Хатёбори, Симмэй и Юсима.]. Из них наибольшей популярностью пользовалось Юсима, но и там оставалось всего 25 юношей. В 13-м году Тэмпо (1842) при правлении Иэёси (1792—1853) — 12-го сёгуна Токугава — в рамках реформ, проводимых губернатором провинции Итидзэн Мидзуно Тадакуни (1794—1851), порок был почти полностью искоренен, и с тех пор неестественные сексуальные отношения в Эдо прекратились. В период Канъэй (1624—1644) в Эдо появилось несколько так называемых «парфюмеров» (когуури), которые предлагали своим клиентам неестественные услуги, а к годам Гэнроку (1688—1704) подобный бизнес окреп и развился. Красиво одетые, привлекательные, слегка женственные молодые люди передвигались по городу, имея при себе в коробочках из дерева кири (павлония войлочная) образцы различных благовоний, завернутые в ярко-синий шелк. Под видом продавцов своего товара они просачивались в дома аристократов и мелкопоместных дворян, но со временем такой промысел был запрещен. В те времена среди распутных женщин было обычным делом нанимать актеров и предаваться с ними аморальным развлечениям. Такие женщины после просмотра пьесы приглашали актеров в чайные дома и развлекались с ними так же, как развратники-мужчины с куртизанками.

Приведенное выше описание яро взято из книги «Нихон фудзокуси»[2 «История нравов и обычаев Японии». (Примеч. пер.)], однако автор хотел бы добавить, что литература периода Гэнроку, несколько типичных образцов которой имеется в его распоряжении, очевидно, демонстрирует, что в XVII в. порок существовал совершенно открыто и безо всяких признаков стыда. Заинтересованных читателей можно отослать к «Дансёку окагами» («Зерцало мужской любви») (1687) и «Дансёку кино мэдзукэ» («Ростки мужской любви») (1703) как к образцам подобной литературы[3 Это редкие издания, и японское правительство не разрешает их перепечатывать. Язык этих книг ни в коей мере не груб, а напротив, весьма цветистый и приятный. Небезупречно только содержание.].

Ниже приводится описание последних часов, смерти и похорон обитательницы Ёсивара, как это изложено в «Юкаку-но римэн» («За кулисами квартала публичных домов»), изданной в 1903 г.

Даже если куртизанка была некоторое время популярна и настолько искусна, что разбила сердца многих мужчин, какова будет ее судьба, если она вдруг серьезно заболеет? Я верю, что нет судьбы более печальной, чем судьба куртизанки из далекой провинции, чье тело продано в квартал публичных домов и которая ощущает себя одинокой и печальной, без друзей или родных и без возможности обратиться к кому-либо за помощью!

И вот она заболела и оставила свое занятие на месяц или два, а мириады гостей, которые раньше толпами приходили посмотреть на нее, пока она была элегантно одета и привлекательна лицом, не прислали ей ни единой строчки. Слуги, которые называли ее ойран, пока она была в зените славы, и которые раболепно служили ей в ожидании щедро раздаваемых подарков, постепенно становятся несговорчивыми и неучтивыми. Более того, они начинают дурно отзываться о ней и злословить за ее спиной. Она совсем падает духом и остается наедине со своими муками. Ее счет за лекарства растет. Никто ее не утешает и не подбадривает. Трудно вообразить всю глубину ее страданий, когда она мечется в полузабытьи на своей постели в этом несчастном месте, удрученная тем, что трудно вынести и что больно слышать.

Постепенно ее болезнь усиливается и подходит к черте, когда пропадает надежда на выздоровление и остается только ожидать прихода смерти. Наше воображение отказывается рисовать картину состояния несчастной куртизанки, которая скоро отойдет в мир иной лежа на холодном, тонком и жестком матраце в маленькой пустой комнатке под задней лестницей своего заведения, и во всем мире нет ни единой души, готовой помочь ей. Когда смерть уже готова войти через рваные бумажные окна, в комнате нет света, все вокруг, подобно смоле, черно. В верхних комнатах дома гейши весело играют на своих сямисэнах, а танцовщицы танцуют и резвятся под музыку. Звуки возбужденного смеха, музыка и веселые голоса режут ей слух и действуют на нервы, и она лежит в страданиях в ожидании смерти, мучаясь от одиночества, боли и тоски на краю могилы, в свой смертный час получает в насмешку хор веселых голосов, полных распутной радости и чувственного наслаждения. Ее члены становятся холодными и неподатливыми, ее глаза, из которых ушел свет жизни, становятся тусклыми и безжизненными и, оставаясь открытыми, с ужасом смотрят в темноту. В это время кто-нибудь из куртизанок, спустившихся вниз к сидячей ванне, или живущая в заведении старуха (яритэ), проходя по коридору, заметит, что дыхания больше не слышно, заглянет в дверь и скажет: «А, уже все...» Вот и все, что будет сказано, а две или три ее подружки, возможно, обронят пару слезинок жалости. Владелец заведения тут же заявит, что тело передавать некому и, даже не дожидаясь рассвета, спешно переправит бренные останки в крематорий, где они навсегда исчезнут в дыме, выходящем из трубы. Как грустно и страшно видеть такое!

А где же прах будет предан земле?

Если кому-нибудь интересно, куда попадают белые кости несчастной куртизанки и кто будет сопровождать несчастную женщину в ее последний путь, то пусть он выйдет из главных ворот Ёсивара, где завяли и осыпались цветы, пройдет по Годзиккэндори на холм Эмондзака и осторожно пройдет налево от канавы в Дотэхатё.

Перед его взором по обе стороны канавы откроется вид на красивые поля и сады. Направо, насколько может видеть глаз, разделенные полосами залитых водой рисовых полей, на разную высоту поднимаются ряды крыш публичных домов Коцугаппара и Сэндзю. За этим обитаемым уголком появляются группы зеленых деревьев и бамбуковые рощицы. Дальше, если погода ясная, виднеются белые паруса лодок в верховьях реки Сумида и, конечно, пурпурные склоны горы Цукубаяма, закрытые облаками. Посмотрев налево от канавы, можно увидеть скопление съемных домов, построенных на месте бывших полей. Между деревьями видны высокие кровли нескольких храмов. Вид леса, венчающего высокий хребет, тянущийся от Уэно к Хигураси, создает приятное ощущение в душе. И если продолжать двигаться в прежнем направлении, то вы придете к воротам боен, где вам в ноздри ударит запах крови, принесенный ветерком. Пройдя еще немного вдоль канавы, вы попадете на дорогу, напоминающую старинные улицы с деревьями по обе стороны. С этого места, если вы оглянетесь назад, вы увидите крыши квартала проституток Ёсивара. Высокие здания квартала, такие как башенка с часами на Эбия, Хикота и Синагава, возвышаются столь величественно, что может показаться, вы смотрите на большой город замков. Если ускорить шаги и пройти еще один или два тё, канава исчезнет и взору предстанет железнодорожная насыпь, под углом пересекающая путь. Под этой насыпью стоит храм, и именно здесь будут гнить и разлагаться кости несчастной куртизанки. Слева лениво течет похожий на канаву грязный поток с перекинутым через него старинным каменным мостиком. Этот поток проходит по краю храмовой земли и, омывая буйные заросли дикого бамбука, теряется за железной дорогой. Умиротворенные полной тишиной и уединенностью места, вы переходите через мост и оказываетесь у черных ворот храма Дзёкандзи. А! Дзёкандзи в Минова! Люди со всех уголков мира, даже если никогда здесь не были, знают это название из книг.