— Завтра я вымою окно, — сказала мать и почему-то рассмеялась.

— А свечей здесь нет? — спросил Салман.

— Да, и об этом тоже нужно позаботиться, — внезапно оживилась она, как будто ей на ум пришла какая-то идея. — У тебя хорошая память?

Салман кивнул, и мать продолжила, хотя не видела его в темноте:

— Тогда поиграем. Итак, завтра мы принесем старые тряпки…

Теперь была его очередь:

— Мы принесем старые тряпки и свечи.

— Мы принесем старые тряпки, свечи и коробок спичек, — подхватила мать.

И уже поздно ночью, лежа на ее руке и не в силах открыть глаза от усталости, он слышал сквозь сон ее смех и голос:

— …И для всего этого нам понадобится грузовик.

Дождь ритмично стучал в оконные стекла. Салман прижался к матери. От нее пахло луком. Мариам каждое утро готовила мужу луковый суп.

Давно он не спал так крепко.

Мать Нуры, порой державшая мужа за неразумного мальчишку, безропотно повиновалась ему, когда дело касалось дочери. Казалось, в этих случаях она трепетала перед ним больше, чем ее маленькая Нура. Любое ее решение имело силу лишь при условии, «если папа не против». А без благословения отца все всегда кончалось плохо.

Так случилось и в тот день, когда Нура в первый и последний раз сопровождала дядю Фарида, сводного брата матери. Это был красивый мужчина. Лишь много лет спустя Нура узнала, что именно в те дни дядя Фарид стал банкротом. Но тогда ничто не выдавало в нем человека, пережившего катастрофу.

Три магазина текстиля, которые он унаследовал от отца, разорились и были проданы с молотка. Фарид обвинял родителя в неправильном ведении дела, говорил, что тот постоянно вмешивается в процесс производства со своими старомодными идеями и тем самым препятствует прогрессу. Отец Фарида, великий Махаини, лишил его за это наследства. Но разве настоящему жизнелюбу можно испортить настроение такой мелочью?

Поскольку дядя Фарид учился в лучших школах страны, имел хорошо подвешенный язык и изящный почерк, он освоил редкую профессию ардхальги — составителя прошений. В Дамаске середины двадцатого века больше половины жителей не умели ни читать, ни писать, а современное бюрократическое государство даже для самого ничтожного запроса требовало строго установленной формы. Любая бумажка принималась, только если была составлена надлежащим порядком и заверена множеством обязательных штемпелей и печатей, словно власть таким образом стремилась завоевать уважение граждан, склонных к анархии и беззаконию из-за своих бедуинских корней.

В Дамаске шагу нельзя было ступить без заявления, ходатайства или прошения. «Если твой сосед — чиновник, здоровайся с ним в надлежащей письменной форме, может, тогда получишь ответ», — шутили горожане.

Им отвечали, что бюрократия необходима для лучшей работы государственного аппарата. Позволь речистым сирийцам подавать запросы в устной форме, и любое прошение разрастется до бесконечной истории, с многочисленными вставками и лирическими отступлениями. И помимо всего прочего, такую историю не заверишь печатью.

У входа в любое учреждение можно было видеть раскладные столики под выцветшими зонтиками, за которыми работали писцы. Полиция не дозволяла им иметь больше одного стола и одного стула, поэтому клиентам приходилось стоять. Они излагали ардхальги суть дела, и тот принимался за работу. Ардхальги всегда писал от руки и крупными буквами, чтобы лишний раз убедить заказчика, каких усилий и затрат потребовало от него именно его прошение.

В этом деле важно было иметь хорошую память, потому что заявления в суд в целом отличались от прошений в министерство финансов, а те, в свою очередь, от бумаг службы регистрации гражданских актов. Иной ардхальги держал в голове больше полусотни шаблонов, которые ловко воспроизводил один за другим, день-деньской лавируя между разными кабинетами.

Дядя Фарид сидел под изящным красным зонтиком у входа в Семейный суд. Он выглядел элегантнее своих коллег и поэтому не имел недостатка в заказах. Люди думали, что он на короткой ноге с адвокатами и прокурорами, и дядя Фарид не разуверял их.

Ардхальги не только писал, но и консультировал клиентов, в какое учреждение им лучше обратиться со своим делом, где лучше заверить бумагу и сколько заплатить. Он утешал отчаявшихся и вселял мужество в протестующих, подбадривал робких и охлаждал пыл не в меру оптимистичных, тех, кто ожидал от своего ходатайства слишком многого.

Ардхальги приходилось выслушивать много историй, смешных и трагических, которым не находилось места в документах. Не будь дядя Фарид так ленив, он мог бы написать большую книгу.

Дядя Фарид составлял не только официальные бумаги, но и личные письма. Особенно часто люди заказывали послания родственникам за границей. И здесь дяде Фариду было достаточно сообщить имя и место проживания адресата — и текст длинного письма сам собой складывался у него в голове. Со временем Нура поняла, что это были совершенно пустые послания, все содержание которых уместилось бы в нескольких строчках. Суть их выражалась в одной простой просьбе: пришли, пожалуйста, денег. Но эти три слова люди прятали за многословными хвалебными одами, пространными заверениями в верности и любви, преувеличенными описаниями своей тоски и цветистыми выражениями об отчем доме и материнском молоке. Любой слезоточивый прием был здесь к месту. Позже Нуре довелось прочесть несколько таких произведений дяди Фарида, и они показались ей смешными. Но вообще-то, дядя не любил говорить о своих письмах. Большинство их осталось его личной тайной.

Люди побогаче приглашали дядю Фарида к себе домой и там в спокойной обстановке излагали, что хотели бы передать адресату. Такие письма стоили дороже, но и составлялись тщательнее.

Однако самые состоятельные жители Дамаска обращались не к ардхальги, а к каллиграфу. И тот выводил текст изящными буквами, пересыпая его цитатами из классиков, которые только он мог найти в своей обширной библиотеке. И такие послания были уникальны, в отличие от поточной продукции уличных писак.

Каллиграфы возвели процесс написания письма в ранг настоящего искусства, со своими тайнами и ритуалами. Для посланий жен к мужьям и мужей к женам полагалось использовать медные перья, в то время как для переписки друзей брали серебряные, а в особых случаях и золотые. Для любовных признаний существовали перья из клюва аиста, а для объяснений с недругами — вырезанные из древесины граната.

Дядя Фарид любил мать Нуры, свою сводную сестру, и навещал ее при каждом удобном случае, вплоть до своей гибели в автомобильной аварии через два года после свадьбы Нуры. Позже Нура узнала, что именно сплотило их: общая нелюбовь к старику Махаини.

Нуре нравилось общаться с дядей, потому что он был веселым и щедрым. Однако она не должна была рассказывать об этом отцу, который называл дядю Фарида «лакированным барабаном» и говорил, что его письма так же пусты и аляповаты, как и он сам.