резной поднос с тремя черными обливными чашками и блюдцем, на котором тесно гнездились крохотные бутербродики с сыром и колбасой.

— Твоя чашка — вот, — показала Нэлка Шаткову на чашку, находящуюся у нее под рукой, — я тебе чуть покрепче сделала — ты мужчина, тебе можно, — а нам с Лариской чуть послабее… Бери.

У Шаткова перед глазами мигом зажегся красный предупреждающий огонек — не подмешала ли чего Нэлка в кофе? Он снова обвел пространство рукой, специально задержался на гипсовых слепках.

— У вас, Нэля, самая удивительная квартира из всех, которые я когда-либо видел, — сказал он вежливо. Нэлка, радостно улыбнувшись, заскользила глазами вслед за его рукой, остановилась на гипсовых слепках. Шатков взял чашки с подноса и поставил на стол. Ту чашку, которую Нэлка приготовила для него, он поставил перед Ларисой.

— Есть коньяк, есть водка, есть ликер, — сказала Нэлка. — Что будем пить?

— Мне немного коньяка, — попросил Шатков.

— Ликер!

— И я — ликер. Что-то на сладкое потянуло, — игриво произнесла Нэлка. — С чего бы это? А, подружка? — Она потеребила Ларису за плечо, разлила ликер по крохотным, украшенным серебряным кантиком стеклянным стопкам, достала бутылку коньяка, налила Шаткову. Его стопка тоже была крохотной, ликерной.

— Я из наперстков не пью, — сказал Шатков.

— Что так?

— Детская посуда.

— Гордость не позволяет?

— И гордость не позволяет тоже.

Нэлка налила Шаткову коньяка в стакан, с интересом глянула на гостя, словно бы хотела засечь в его лице что-нибудь порочное, темное. Шатков усмехнулся.

— Посмотри, посмотри на мое честное открытое лицо! — сказал он.

Вместо ответа Нэлка подняла свою крохотную стопочку.

— Будем! — произнесла она по-мужски. — За то, чтобы завтрашний день был не хуже нынешнего.

Выпили, потом опустошили чашки с кофе. Лариса вдруг, не стесняясь Шаткова, зевнула.

— Приустала я сегодня что-то…

— Да ты что, подруга? У нас же гость!

— Сегодня я не в форме.

— Вот те раз! — Нэлка бросила быстрый взгляд на Шаткова. — Ты уж извини нас. Любовь втроем может не получиться! — Повысила голос, потеребила подругу за плечо: — Что с тобой, Ларис?

— Не знаю, ничего не знаю-ю, — вяло протянула Лариса. — Глаза слипаются, тело чужое, ничего не хочется делать, никого не хочется любить… Спать хочется, — она вновь зевнула и закрыла глаза.

«Один — ноль, — удовлетворенно отметил Шатков. Все было правильно: его хотели опоить, лишить долларов, лишить родных деревянных тугриков и в чем мать родила отволочь на берег моря. — Такие девушки, как Нэлка с Ларисой, мне и нужны».

Важно только, чтобы Нэлка не догадалась, что он поменял чашки. Нэлка гневно сощурила свои светлые глаза, лицо у нее сделалось узким, темным, она с досадою ударила кулаком о кулак.

— Ты же не спать сюда пришла, Лариса! — голос у Нэлки стал трескучим, мальчишеским.

— Спать, только спать… — вяло пробормотала Лариса и отключилась.

Шатков взял бутылку коньяка и, не спрашивая разрешения Нэлки, налил себе, выпил.

— Вот чертовка! — в сердцах воскликнула Нэлка, добавила несколько резких слов. Слова были матерными, никак не вязались с нежным обликом Нэлки.

— Хороший напиток! — похвалил коньяк Шатков. — Сейчас такого не найдешь. Кончились те времена.

— Из старых запасов, — пояснила Нэлка. — Можешь налить себе еще.

— Не откажусь. — Шатков улыбнулся, снова налил себе коньяка в стакан, потом, подумав, перелил в стопку: — Проведу эксперимент, выпью из стопки.

— Ты же не любишь пить из стопок.

— Не люблю, — подтвердил Шатков, — мелкую посуду всегда хочется обернуть куском хлеба. Иначе из рук выскальзывает.

Им словно бы завладели некие иные силы, пришедшие невесть откуда — то ли из прошлого, то ли из будущего, — силы, которым Шатков должен будет подчинить самого себя, — всего, без остатка, — он будто бы сейчас перевоплощался, становился другим, — и в этом новом состоянии в нем на первое место должен был выдвинуться зверь — да, именно зверь с его обостренным чутьем, с бесшумной походкой и кошачьими мягкими повадками — если Шатков не станет таким, он проиграет не только свое дело, проиграет самого себя…

— Может, еще кофе? — предложила Нэлка.

— Спасибо, я кофе пью мало, — отказался Шатков. — Сегодня я принял недельную норму кофе, это перебор.

Нэлка заметно поскучнела. Шатков потянулся к ней и, едва касаясь пальцами, погладил по плечу.

— Я тоже, как и твоя подружка, притомился что-то, — сказал он и прикрыл рот рукой. — В природе, похоже, что-то происходит… — он заметил, как посветлели, сделались обрадованными глаза у Нэлки: он допустил просчет, и Нэлка засекла это. Впрочем, какой просчет? Никакого просчета. Он ведет себя так, как вел бы любой богатый клиент — особенно долларовый. А долларовые клиенты, они — капризные.

— В природе сплошные дыры, — сказала Нэлка, выпрямляясь, — вместо космоса — рванье, образованное крупными летательными аппаратами.

— Да ну?

— Это я в газете вычитала. — Нэлка подошла поближе к Шаткову и прижалась к нему бедром. У того на минуту шевельнулось что-то в душе — не железный же он, а обычный, такой же человек, как и все, — мясной, костяной, сработанный из нервов, жил и прочей плоти, — он с грустью посмотрел на себя со стороны и в ответном движении потянулся к Нэлке.

Время убыстрилось. Шаткову было слышно, как где-то за стеной, совсем рядом, суматошно застучал часовой маятник — «так-так-так», на несколько минут стих и снова застучал. Прислушиваясь к нему, Шатков неожиданно ощутил себя усталым, предельно выжатым, пустым, пусто было даже в голове, он потянулся, сбросил с себя одежду и лег на тахту. Накрылся пледом.

Нэлка легла рядом, положила голову ему на согнутый локоть. Голова ее была легкой, почти невесомой, словно Нэлка была не женщиной, а ангелом небесным.

— А ты сильный, — прошептала она. Губы у нее были безвольными, слипающимися. — У тебя сильные мышцы…

Он не ответил.

— Ты спишь? — также шепотом, правда, чуть более громким, чем в первый раз, спросила Нэлка.

Шатков не ответил, и тогда Нэлка осторожно опустила ноги на пол, выбралась из-под одеяла, внимательно посмотрела на Шаткова.

Тот даже не шевельнулся: у него был вид человека, уснувшего быстро и крепко, до самого утра — дыхание ровное, глубокое, чистое, никаких всхлипываний и храпа, сонного бормотания, вздохов. Нэлке захотелось даже погладить Шаткова, она потянулась было к нему рукой, потом остановила себя, встала с постели и на цыпочках прошла в прихожую. Открыла дверь.

Шатков сразу почувствовал, что квартира наполнилась людьми. Сколько их? Двое? Трое? Четверо? Чем больше — тем лучше. Только мешать друг другу будут. Он стремительно натянул на себя джинсы, сунул ноги в кроссовки, запечатал их липучкой — хорошо, что застежки были на липучке, не надо возиться, — вновь накрылся пледом, превращаясь в безмятежно спящего человека.

Он лежал неподвижно до тех