Меня бы засмеяли в классе. Настолько очевиден был этот нерв пристрастия к достижениям именно в науке и технике. Я просто продукт своего времени. Собирательный идеальный образ – это академик Келдыш, это, безусловно, Королев, это Челомей, это Курчатов… И хотя для нас в то время они были обезличенные люди, но мы понимали, что есть такие, и о них изредка, косвенно, но где-то упоминалось. И мы хотели быть на них похожими.

Правила жизни

Борис Алёшин: Первое – всегда учиться. Всегда. Второе, а может быть и первое, – формировать правильную самооценку и никогда не искать виноватых. Прежде всего заглянуть в самого себя и понять, что же не так? Без самооправданий. Эти базовые принципы помогают мне работать с людьми разных поколений. Я много и с удовольствием работаю с молодежью, как правило, в авиации и авиационных сервисах, и эти качества мне очень помогают.

Юрий Башмет:

«Совершенства я боюсь, я его пугаюсь…»

Справка:

Юрий Абрамович Башмет (1953 г.р.) – альтист, дирижер, педагог. Народный артист СССР, Герой Труда России, четырежды Лауреат Государственной премии РФ и СССР, лауреат премии «Грэмми».

Виктор Лошак: Не могу не сказать о самой запомнившейся мне в жизни музыкальной лекции. Я летел из Франкфурта; около меня было свободное место в салоне бизнес-класса. Самолет уже должен был взлетать; вбежали вы, стали класть скрипку на багажную полку. Кофр открылся и выпал смычок, и дальше весь этот полет вы мне читали лекцию о том, что такое смычок для скрипача, какие бывают смычки, какие есть мастераа – это было самое интересное, что мне кто-то когда-то рассказывал о музыке. Но это так, к слову. А вот как-то мы вместе, если помните, были в Париже на юбилее у Мстислава Леопольдовича Ростроповича, и он сказал такую фразу, что «вы открыли миру альт». Что вы сделали? Вы стали иначе играть? Что значит открыть миру инструмент, который был всем тысячу лет известен?

Юрий Башмет: Это, конечно, судьба; так расположились звезды. Вот. Ну, собственно, я помню свое устремление, оно было в том, что на этом инструменте нужно играть на самом высоком уровне скрипичном. Потому что я начал играть на альте тогда, когда разрешались какие-то такие огрехи по ремеслу: «ну, это же на альте», поэтому можно не совсем чистую ноту сыграть. А передо мной были примеры скрипичных виртуозов – это Вова Спиваков, Витя Третьяков, конечно, Олег Каган, Гидон Кремер. Я уж не говорю об Ойстрахе и Когане.

В. Л.: Это у вас такое поколение великое?

Ю. Б.: Да. Я ориентировался, собственно говоря, на их качество игры. Но мне очень повезло с учителем музыки – это был великий, я считаю, учитель Федор Серафимович Дружинин.

В. Л.: В консерватории?

Ю. Б.: Да, это уже в консерватории. Как-то влегкую всё это получилось, даже не знаю, как объяснить. Я вообще был увлечен гитарой, и у меня был ансамбль. Мы пели песни The Beatles.

Тогда The Beatles были для нас богами. А потом они перестали существовать как группа. Это был крах; я очень переживал, потому что оказалось, что нет горизонтов, нет цели никакой, нет адреса, к чему стремиться. Увлекся американским джаз-роком – это группы «Кровь, пот и слезы», «Чикаго».

В. Л.: Это до альта?

Ю. Б.: Вот альт – это скрипка, и альт – это всё для мамы; это чтоб мама была довольна и счастлива. Потому что она, конечно, меня сделала.

Я не хочу обижать папу, потому что у них был потрясающий в этом смысле дуэт. У папы был голос; он после работы приходил, начинал петь. А я и ноты-то только начинал изучать, и вот так на слух, какие-то первые аккорды как раз с папой начинал брать. Я считаю: у моих родителей единство было блестящее. Но вот маму я не мог обидеть никак. Поскольку она была гениальной мамой в смысле воспитания своего ребенка. Тут я, конечно, повторюсь, но знаменитая фраза Столярского (создатель музыкальной школы для одаренных детей – ред.) в Одессе…

В. Л.: Говорил: «Школа имени мене».

Ю. Б.: Да, да, да! Совершенно верно. Так вот, Столярский говорил: «Мне не нужны талантливые дети, мне нужны талантливые мамы».

В. Л.: То есть свою музыкальную карьеру вы посвятили маме?

Ю. Б.: Да.

В. Л.: А вот я прочел о том, что первокурсником вы уже играли на скрипке итальянского мастера XVIII века.

Ю. Б.: Да, уже на альте.

В. Л.: Вам выдали ее просто из госколлекции?

Ю. Б.: Нет. Это было время очередной волны эмиграции, люди уезжали. Ждали полгода, год разрешение на ПМЖ, а потом им говорили: «В течение десяти дней вы должны выехать, но без ценностей».

Оставляли всё…

В. Л.: Понятно. То есть это удачная покупка?

Ю. Б.: Да. И причем из Одессы. А я уже был первокурсником консерватории в Москве.

И какой-то музыкант одесский передал альт в Москву; и срочно, без всякого торга вдвое дешевле, чем он стоил.

В. Л.: А на чем вы сейчас играете?

Ю. Б.: На нем же.

В. Л.: На нем же?!

Ю. Б.: Да, я верный. Он не самый лучший, наверное, инструмент, и я не самый лучший инструменталист; но вместе мы – лучшие.

В. Л.: Я уже слышал эту историю про любовь между альтом и гитарой. А вы для себя на гитаре играете сейчас? Нет, никогда?

Ю. Б.: Самому жаль. Душа тянется, конечно, когда я слышу талантливое исполнение в любом жанре; я увлекаюсь и даже жду, когда появится шедевр в других жанрах, но сам-то я, в общем, давно очень не играл на гитаре. Я иногда балуюсь на клавишах.

В. Л.: Где-то я прочел, что вы даже в ансамбле «Цветы» пробовали себя?

Ю. Б.: Это был случай. Я не пробовал, это был первый курс консерватории…

В. Л.: Стас Намин уговорил?

Ю. Б.: Я с ним не был знаком даже. Один мой однокурсник сказал, что «есть халтура» (это так называлось). И вот мы, студенты, и нам должны были заплатить огромные деньги, по 30 рублей. Я пришел в студию (причем на пике своей славы львовской в этом жанре; во Львове у меня был свой ансамбль, и я был довольно виртуозным гитаристом). Пришел, смотрю какие-то люди, идет запись. Ну, в общем, мы все это сыграли. Мне понравилось, особенно подпевки там были женскими голосами; стильно очень. Думаю: «Как хорошо они