История первая. Квартира Александра Скрябина

В кабинете Александра Скрябина поставили пушистую елку, словно из дремучего леса. Ее не стали украшать игрушками, лишь повесили гирлянды с крошечными лампочками, и в темноте казалось, будто на еловых лапах мерцают звезды. В Рождество в музее великого композитора отмечали его день рождения. По традиции праздничный концерт устроили и в 1944 году, в тяжелое военное время. Мемориальная квартира напоминала гудящий пчелиный улей, с трудом вмещая всех, кто пришел послушать выступление Владимира Софроницкого, талантливого пианиста и мужа Елены, старшей дочери Скрябина. Стоило Татьяне Шаборкиной, директору музея, объявить начало концерта, как зрители замолкли, в комнатах погас свет, и только настольная лампа освещала рояль.

В годы Великой Отечественной войны из квартиры вывезли почти все экспонаты. Кроме рояля в кабинете остался шкаф и портрет матери композитора. Возле стены разместили кресла и диван, но, как рассказывала Елена Берковская, активист музея, они не были скрябинскими, а потому особого почтения не вызывали. Соседняя гостиная и столовая пустовали. Музей закрыли на полуконсервацию, экскурсантов не принимали, зато раз в неделю проводили лекции – их читал литератор Сергей Дурылин. Морозы доходили до тридцати пяти градусов, отопление часто не работало, и в комнате включали два электрокамина. Собиралось человек тридцать, иногда и сорок. «Стояла тишина, и вечность была вокруг. Я слушала, открыв рот», – признавалась Елена Берковская в мемуарах.

Обстановку квартиры эвакуировали через три дня после того, как в июле 1941 года на театр Вахтангова упала бомба. Ночью Татьяна Шаборкина услышала ужасающий взрыв – в прихожую полетели стекла, щепки, камни, глаза засыпало песком. Татьяна кинулась в комнату к Любови Скрябиной, пожилой тетушке композитора. Та с детства воспитывала племянника, учила его музыке, а в 1922 году стала хранительницей музея. Скрябиной было восемьдесят девять лет, она давно не выходила из дома. За тетушкой ухаживала няня, в тот день она помогла Татьяне одеть Любовь Александровну, и все вместе в полном мраке спустились по лестнице в подвал соседнего дома. Шаборкина писала, что наутро на улице оскальпированные дома смотрели слепыми впадинами темных глаз. Разрушительный вихрь сорвал шторы, закрутил в них осколки оконных стекол и отбросил на лестницу, ударная волна снесла и массивную входную дверь.

В квартире чудом сохранились все вещи Александра Скрябина – не разбились даже вазы на подоконниках, упавшие так, словно кто-то бережно положил их. Они до сих пор живут здесь, храня воспоминания и о буднях гениального композитора, и о той страшной ночи, и вообще обо всем, что случалось в этих стенах более чем за сто десять лет. Сегодня музей встречает посетителей скрябинской музыкой – кажется, что сам пианист сидит за роялем в кабинете. Он выгибает спину, приподнимает голову, пальцы как бы порхают над клавишами. Они не ударяются, а легко отрываются и взлетают, будто вытягивая звук из инструмента, как подметил архитектор Александр Пастернак. Его отец, художник Леонид Пастернак, дружил со Скрябиным. Невесомость и окрыленность проявлялись не только в игре музыканта, но и во всех движениях, особенно в воздушной, стремительной походке.

Знаменитая меценатка Маргарита Морозова рассказывала: Скрябин любил жизнь и верил в успех, а потому вокруг композитора возникала атмосфера радости. Большой франт, он носил тщательно отглаженный сюртук с высоким накрахмаленным воротничком и темные лайковые перчатки. Его первая жена Вера, в девичестве Исакович, во всем экономила, лишь бы музыкант шил костюмы у дорогого портного. Блестящая пианистка, сама девушка ходила в скромном платьице из бумазеи. По словам Морозовой, Александр Скрябин не надевал шляпу, чтобы не повредить волосы, и привешивал ее к пуговице на пальто. Он боялся облысеть, хотя имел густую шевелюру, и заботу о волосах превратил в настоящий ритуал. Композитор нагибался вперед, мочил пальцы слюной, вцеплялся в голову и быстро водил по коже, делая массаж.

Леонид Сабанеев, музыкальный критик и близкий друг пианиста, называл его беспредельным мечтателем, который освещает своей гениальностью окружающих, вдохновляет и увлекает, как фантастическая песня нереиды – морской нимфы. Почти каждый день Сабанеев звонил в квартиру Александра Скрябина, предупреждал о визите и заглядывал в гости. Давайте представим, что вместе с ним мы поднимаемся по лестнице на второй этаж и попадаем в прихожую. Кованый фонарь с зелеными стеклами заливает пространство таинственным светом. Навстречу выходит приветливый хозяин – он переехал в эту квартиру в 1912 году и провел здесь последние три года. В то время Скрябин жил со второй женой Татьяной Шлёцер – бывшей ученицей – и тремя детьми.

С утра композитор надолго уединялся в кабинете. Его младшая дочь Марина признавалась, что в эти часы детям запрещали бегать по коридору, разговаривать и шуметь рядом со сверхсвященным местом, где работал их загадочный отец. К счастью, квартира была просторной, из семи комнат, и в детской они веселились с полной свободой. Дети придумывали свою волшебную вселенную, им казалось, что за каждой картиной в доме скрывались феи и чародеи, добрые и злые. Самый страшный колдун обитал над конторкой в кабинете – там висел мрачный профиль восточного мудреца с раскосым взглядом и лотосом в руке. Увидев его, дети вздрагивали и называли нехорошим дядей. Александр Скрябин тоже побаивался мудреца, но все же любил его и величал «Черным».

Этот портрет, как и соседний с рыцарем, подарил композитору художник Николай Шперлинг. «Его картины были всегда странны, непонятны, если угодно – мистичны, и в них действительно было что-то средневековое», – писал в мемуарах Леонид Сабанеев. Вероятно, Скрябин считал иначе – он восторгался выражением лица рыцаря и особенно интересовался астральной фигурой позади него. Раз уж мы с вами разглядываем портреты в кабинете, давайте осмотримся по сторонам. Возле конторки вытянулся стол, рядом примостились стулья, кресло на колесиках, книжный шкаф со стеклянными дверцами и изогнутыми медными накладками. Этот изящный и лаконичный гарнитур музыкант привез из Бельгии. Там же он купил и кованую люстру с тканевым абажуром, похожую на цветок.

Представим, как Александр Скрябин качается в дубовом кресле с плетеной соломкой и делится мыслями с Леонидом Сабанеевым, а заодно и с нами. Он рассказывает, что иногда видит сны, будто призраки уплотняются, звуки становятся образами. Прикрывая глаза, композитор размышляет, что все физическое – только отблеск духовного. «Горы, например, – это выражение чего-то материального и неровного внутри нас самих, – Скрябин откидывается на спинку кресла. – Вы уничтожьте в себе эту неровность – и гор не станет».