Внезапно на столе загорелась масляная лампа и перед Четвертой открылась полная картина: на столе сидела Шестьдесят шестая, а между ее раздвинутых ног устроился не кто иной, как Джеффри Уинтерс. Одной рукой он держал ее рот закрытым, а другую, которой Джеффри только что включил лампу, положил старшей горничной на голень и начал подниматься вверх. Затем его рука медленно проскользила по бедру и исчезла под тканью платья. Шестьдесят шестая дернулась, словно ее пронзили копьем, и затряслась. Четвертая видела, как старшая горничная сторонилась поцелуев и прикосновений Джеффри, но она, вероятно, смирившись со своей судьбой, даже не пыталась вырваться из его мерзких объятий.

Четвертая замерла, и кровь застыла в жилах от увиденного. Она еле-еле подняла руку и прикрыла рот ладонью, чтобы самой не закричать. Девушка металась между желанием ворваться в кабинет и остановить Уинтерса и желанием сбежать и забыть обо всем. Четвертая была не способна здраво мыслить в этот ужасный момент, поэтому она продолжала стоять и наблюдать за происходящим.

И тут ее кто-то схватил за руку, развернул и прижал к стене. Четвертая не успела понять, что происходит, пока не увидела перед собой гневное лицо Эдварда.

— Что ты здесь делаешь? — прорычал он, его голос был тихим, но полным ярости.

Горничная потеряла дар речи от того, насколько близко они стояли друг с другом. Четвертая ощущала тяжелое дыхание Эдварда на себе, а его взгляд пронзал ее насквозь. Под светом догорающей свечи, стоящей на полу, его лицо выглядело словно выточенное из мрамора. На его густые брови падали темные завитки волос, которые скрывали всю серьезность его лица. А глаза, обычно глубокие и выразительные, сверкали ледяной яростью, во взгляде Эдварда читалась не просто злость, а буря эмоций, готовая в любой момент вырваться наружу. Четко очерченные скулы стали еще более заметными, они как будто заострились, подчеркивая его напряжение. Подбородок выдавался вперед, а сжатые губы превратились в тонкую, жесткую линию, которые так и манили Четвертую их поцеловать.

Четвертая сначала посмотрела на левый глаз, затем на губы, а после на правый глаз. Она потянулась к его лицу, приоткрыв рот, но остановилась, когда заметила, что он смотрит на ее руку. Девушка перевела взгляд туда же, куда и он, и поняла, что Эдвард увидел ее татуировку — «А-4». Они оба повернули головы и посмотрели друг на друга. И в этот же миг Эдвард одним движением сорвал чепец с головы Четвертой, обнажив тем самым ее кошачьи уши.

— Ты… ты мерзкое отродье! — с ненавистью прошипел он и рывком потащил Четвертую за собой.

— П-подождите!.. Я все объясню! Мистер Уинтерс! — дрожащим голосом молила Четвертая, упираясь ногами в пол, чтобы не дать Эдварду себя утащить.

Однако как бы она не сопротивлялась, молодой Уинтерс не остановился, пока они не спустились вниз и не оказались на кухне. Эдвард со всей силы швырнул Четвертую на пол. Хотя девушка и смягчила падение, оперевшись на руки, она все равно ударилась коленями и свезла себе кожу до крови. После этого она почти сразу развернулась к Эдварду и попыталась встать, но он толкнул ее обратно на пол.

Уинтерс сел перед ней на колени и начал расстегивать пуговицы на своих штанах.

— Ты давно смотрела на меня с вожделением, не так ли? Думаешь, я не замечал? Ты же давно этого хотела! — он говорил сквозь зубы, его слова звучали как обвинение.

Четвертая смотрела на него, ее глаза были полны слез. Она не могла понять, как все дошло до этого, почему все так было несправедливо — сначала Шестьдесят шестая, теперь она. В ее голове проносились мысли о том, что она всегда была лишь рабыней, существом низшего сорта в глазах людей. Любовь, брак, счастье — все это было недостижимо для нее. Теперь, когда она увидела темную сторону семьи Уинтерс, Четвертая поняла, что ей не сулит счастье в этом доме. Только боль и разочарование.

— Ты — копия своего отца. Вы, люди, ничем не отличаетесь в жестокости и несправедливости к слабым. Мы для вас всего лишь игрушки! — прокричала Четвертая сквозь слезы.

Эдвард замер, погрузившись в свои мысли, когда увидел ее слезы и страх. Молодой Уинтерс поднялся и несколько секунд стоял, тяжело дыша, а затем резко повернулся и сказал:

— Я — не мой отец. И никогда им не буду, — он сжал руку в кулак, да так сильно, что на его ладонях остались вмятины от ногтей, а затем вышел из кухни, оставив Четвертую лежать на полу.

Девушка пыталась осознать произошедшее. Слезы безостановочно лились то ли от несправедливости, то ли от разбитого сердца. Теперь она осознала всю ценность тех действий Лили или слов Генри про уши. В этом доме ненавидели и презирали гибридов. Четвертую спасал тот факт, что не все знали об ее происхождении, а Шестьдесят шестую… Вероятно, подобное происходило уже долгое время. И, судя по реакции Эдварда, он, скорее всего, об этом знал.

Четвертая схватилась за край стола и потянула себя наверх. С дрожью в теле она поднялась на ноги, пытаясь найти равновесие, и увидела себя в отражении лежавшего перед ней ножа. Теперь ее уши ничто не сковывало, благодаря чему она могла спокойно их рассмотреть.

Четвертая подняла нож, разглядывая себя через отражение. В нем она увидела белое подростковое личико, совсем маленькое по сравнению с остальным ее телом. Девушка поправила смятую сорочку и вытерла слезы. Ее голубые глаза были совершенно обычными для мира людей, но уши… Они были более устрашающими, чем ее непропорциональное тело. Для простого народа иметь две пары ушей — человеческие и кошачьи — было настоящим уродством. Видимо, Эдвард тоже так считал, называя Четвертую мерзким отродьем… Но она уже давно примирилась со своим внешним видом, перед ней стояло существо, практически ничем не отличающееся от человека. Но общество думало иначе.

Четвертая проверила руки и колени — на них были синяки от изнурительной работы по дому. Сама она выглядела довольно болезненно, так, словно не спала несколько дней. Работа в этом доме высасывала из нее жизнь, и с этим нужно было что-то делать.

Мысли снова вернулись к событиям в кабинете. Как бы противно ей не было, Четвертая задумалась, как можно использовать увиденное против Шестьдесят шестой. Девушка не хотела губить жизнь старшей горничной, ведь они обе были одного вида. Но все те издевательства, которые пришлось пережить Четвертой, убедили ее в том, что это вынужденная мера. Однако в голове пробежала мысль: «А что, если она ведет