class="p1">ной пропозиции, то

полная ерунда

получается. Там

же природы –

никакой! Вот скажи ты мне, уважаемый голова, где у них там, в

«Лужниках», предположим, каштаны?

– 

Какие такие каштаны? – морщился, как от горилки, Мыкола

Григорич.

– 

Во-от!

–

папка

победоносно

вздымал

вверх

зеленое

перышко

лука. – Наших киевских каштанов там и близко нет! А без каштанов

какая

красота?

– 

Каштаны тут ни при чем! – горячился голова, роняя кусок

яичницы на пол. – Ты, Васыль, так рассуждаешь, будто газет не

читаешь и радио не слушаешь. На прошлой неделе два советских

бобика в космосе сутки вокруг Земли крутились: Белка со Стрел-

кой. Это тебе как?! Скоро людына в космос полетит, а ты – каш-

таны!

Там

по

дороге

на

стадион

«Лужники»,

говорят,

–

автоматы

с ситром стоят. Хочешь, вишневое пей, а хочешь – грушевое! Вот

она

где,

красота!

– 

Конечно, если твой «Спартак» в футбол играть не умеет, то

остается

только ситром наслаждаться, – язвил папка.

– 

А

чего

это

он

мой?!

–

переходил

на

фальцет

Мыкола

Григорич.

Я

тоже

за

«Динамо»

(Киев)

болею!

Но

справедливость

быть

должна!

«Лужники» Никита строил по этим, по последним, можно сказать, достижениям мысли!

– 

Были

мысли,

да

все

обвисли!

–

парировал

папка.

–

Каштаны

– 

где на твоем «Лужнике»?! Нет ни разу там каштанов. Значит, и

красоты

там

быть

не

может,

хоть

обмыслись

ты

в

доску!

Если

нету

красоты,

то

никакая

мысля

не

поможет,

понимаешь

ты?!

Глебушка внимательно слушал эти дебаты. В разговор он, конеч- но, не встревал, но мнение свое имел. Папка был прав: без красоты, зачем она – мысля?

Два-три раза в год к Брэворошам приходило много народа. Обычно это случалось 7 ноября и 9 мая. Осенью все садились в хате, летом – на улице, в саду. Мамка выставляла вкусную еду: домашнюю колбасу, сало, конечно, тушила пахучую картошку. Из погреба до- ставались соления и подавались на стол. Глебушка особенно любил домашнюю колбасу и мочёные яблоки. Он готов был уплетать их хоть с утра до вечера.

За общий стол со взрослыми его никогда не сажали. Ему и детям гостей накрывали отдельный маленький столик. Еда была похожей на взрослую, но без горилки. Вместо неё наливали, как правило,

сок из шелковицы, или яблочный сок, которого в погребе было в достатке.

Глебка не особо любил играть с детьми. Его больше занимали разговоры взрослых. Где-то часа через два после начала посиделок, хорошо насытившись и разомлев от горилки, женщины начинали помогать мамке убирать со стола посуду, а мужчины переходили к обстоятельным разговорам. Эту часть праздника Глеб любил особо. Гости рассказывали друг другу удивительные истории. Чем неправдоподобней был рассказ, тем большее одобрение он вызывал. Папка был непревзойдённым рассказчиком. С ним в этом деле не мог соперничать даже голова сельсовета. Мамка, когда папка не слышал, добродушно называла его рассказы брехнёй. Глеб был не согласен с таким мнением, потому что папкины истории были, как правило, интересней, чем сказки из книжки, которая лежала в хате на этажерке. Выпив очередной гранёный стаканчик, папка на несколько мгновений замирал, ожидая, пока живительная влага дойдёт до пункта назначения. Получив таинственный сигнал из района пупка, папка начинал короткий, но ёмкий рассказ:

– 

Я когда иду на охоту на медведя, всегда беру с собой буряк. Да-

да!

Самый

обычный

буряк,

который

бабы

в

борщ

кидают.

Медведь

он очень сам не свой до буряка. Накидаю я этого буряка в лесу, сам

сижу

в

засаде

и

жду

его,

белого.

– 

Бурого,

–

деликатно

поправлял

кто-нибудь

из

более

трезвых

гостей.

– 

Если измызгается в болоте, то бурого, – легко справлялся с оп-

понентом

папка.

–

Так

вот,

други

мои,

открою

вам

секрет.

В

медведя

я всегда стреляю дуплетом прямо промеж рогов. В смысле, промеж

очей, – поправлял себя папка, не теряя самоконтроля. Промеж очей,

други мои, чтоб ему те очи повылазили! Но дуплетом – непременно!

Для

надёжности.

Мужчины одобрительно гудели. Им было совершенно неважно, что у папки отродясь не было двустволки, и на охоту он ходил с ржавой одностволкой шестнадцатого калибра. Не имело значе- ния и то, что в окрестных степях если и был один единственный лесок, то и тот назывался районным парком культуры и отдыха. Главное – уметь рассказать, преподнести свой рассказ! Ну и, ко- нечно, беззаветно верить в то, о чём говоришь. Без Веры Правда не нужна никому.

8.

Горе – оно всегда неожиданно. Оно пронзает, как внезапная мол- ния: ярко и тихо. Это только потом начинаются раскаты душевной боли-грома.

Внезапной посреди августа стала и папкина смерть. Утром он, как всегда, отправился со своим портфельчиком в контору, а часов в пять вечера у их хаты остановилась бричка бригадира Ивана Фи- липповича. Не слезая с нее, бригадир прокричал во двор:

– 

Марийка, давай бегом в бричку, там твоему Васылю погано!

Мать

как

была

в

домашнем

ситцевом

халате,

выбежала

на

ули-

цу и запрыгнула в бригадирову бричку. Странно было видеть их с бригадиром рядом: бричка – транспорт индивидуальный, началь- нический. Вороной конь по кличке Вороной резко фыркнул и понес мамку с бригадиром в фельдшерский пункт.

Вернулась мамка часа через два. Вернулась одна. Она пришла, шатаясь, как часто, пошатываясь, возвращался папка. Молча, не замечая Глебки, мамка вошла на веранду и повалилась на кушетку. Боже, как она рыдала! Это было даже не рыдание. Это было клоко- тание мамкиной души.

Потом она вдруг замолчала и как-то неестественно ровно и мед- ленно встала с кушетки. Она подошла к коляске сына, сильными руками притянула его к себе и стояла, как мадонна, глядя куда-то глубоко в себя.

Странно, но Глебка все-все понимал. Он сам удивлялся своей понятливости. Он даже осознал, что сильно повзрослел за какие-то минуты, или часы.

Вскоре в их дворе появилась уйма народа. В основном то были женщины, которые занимались подготовкой к поминкам. Пришла помогать соседка тетка Люська, в честь которой папка когда-то назвал козу, и даже Ганна Герасимовна. Она вошла во двор, обняла своими огромными ручищами мамку, и они долго стояли, обняв- шись, и плакали на два голоса.

Обычно умершего односельчанина в райцентр не отвозили: гото- вили его к похоронам в его же хате. Пожилые женщины приходили обмывать покойника и переодевали его в чистую одежду. Он лежал на столе или на кровати, дожидаясь, пока его переложат в гроб, кото- рый изготавливал плотник Хома Митрич в