всем учесть.

Но не входит в наши планы Покорять другие страны.

Ни британцев, Ни германцев, Ни голландцев– Да, да, да!

Вы не бойтесь, Успокойтесь,

Не волнуйтесь, господа!

Как услышала про это Иностранная газета,– Зашумела на весь свет:

«Рассекречен наш секрет! И у русских есть сейчас То, что было лишь у нас! Как же русские посмели?

Трумен с Эттли проглядели!» Неужели

В самом деле?

Проглядели?

Ха-ха-ха!

А чесоны, Моррисоны

Доведут нас до греха!

Мы хотим, чтоб запретили Жить на свете смертной силе, Чтобы с атомным ядром Приходило счастье в дом.

Вы ж хотите запретить Всем его производить, Чтоб служил на свете атом

Только вашим хищным Штатам. Вашим Штатам,

Синдикатам, Да магнатам, Э-ге-гей!…

Ваши планы Все обманы,

Их не скроешь от людей!

После исполнения этой песни папка с Мыколой Григоричем пили за здоровье композитора Мурадели и поэта Михалкова, на- писавших «цю гарну писню».

Серебряная медаль Гаврика в семье была встречена спокойно. Ни радости, ни огорчения: получил и получил. Когда старший сын принес медаль домой, положив ее молча на стол, папка, тоже ничего не говоря, порылся в скрыне и вытащил из нее медаль с замызганной колодкой, на которой было написано «За боевые заслуги». Положив ее рядом с медалью сына, сказал:

– 

До

пары,

–

и,

впервые

в

жизни

приобнял

Гаврика,

добавив:

– 

Тоже

серебряная.

Медалька

–

она,

сына,

и

в

Африке

медалька.

6.

Гаврик через пару дней уехал в Одессу поступать в мореходное училище. Неожиданно вместе с ним уехала и Валька. Сказала, что будет поступать в Одесский педагогический институт на географи- ческий факультет. Похоже, селу Мартоноше светила перспектива перенасыщения школы учителями географии. Селяне злорадство- вали, утверждая, что Гаврик решил отомстить Ганне Герасимовне за четверку на выпускном экзамене, окончательно охмурив ее дочь. Но как было на самом деле, не знал никто.

Вскоре Гаврик прислал письмо, в котором сообщал, что в мо- реходку он не прошел по конкурсу, несмотря на медаль, и нанялся

простым матросом на торговый корабль, который вот-вот должен был отправиться по торговым делам аж в Америку! Правда, не в ту, которую так не терпели в селе, а в Южную Америку, где любили Ленина и какого-то Че Гивару.

Валька матери не писала, и все селяне дружно решили, что Гаврик ее все-таки напоследок обременил, и она не пишет от стыда. Ганна Герасимовна даже пыталась «качать права», придя к дому Брэворошей, но тихая мамка, глядя ей в глаза, вдруг пообещала спустить на нее пса Пирата, который, кимаря у своей будки, так и не узнал, что ему была уготована роль злой собаки.

Глебушка смотрел на происходившие события и мало что понимал. Его жизнь почти не изменилась, если не считать, что больше он не мог рассматривать спящего старшего брата. Папка по-прежнему каждый день уходил в колхозную контору и воз- вращался вечером пьяный. Мамка, придя с работы, занималась хозяйством. Глебушка целыми днями сидел в своей коляске воз- ле хаты и мечтал. Ему виделась его счастливая военная жизнь, полная подвигов и разрывов снарядов. Он мысленно всегда бежал впереди своих солдат, и его ноги были на удивление сильными и быстрыми.

Однажды, когда папка и мамка были на работе, к нему во двор ввалился пьяненький дед Илько. Он охватил мутным взором про- странство и, увидев Глебушку, удивленно спросил:

– 

Ты

как

тут

оказался?

– 

Мамка с папкой народили, – постарался дать исчерпывающий

ответ

Глебушка.

– 

Народили?

–

удивился

дед

Илько,

словно

тайна

человеческого

рождения оставалась для него до сих пор недосягаемой. – А баба

Горпына

где?

– 

У

себя

на

дворе,

наверно,

–

поразмыслив,

сказал

Глебушка.

– 

У

себя?!

–

искренне

удивился

дед

Илько.

–

А

где

же

тогда

я?

– 

У

нас

с

папкой

и

мамкой.

У

Брэворошей,

–

вспомнил

Глебушка

свою

фамилию.

– 

Брэ-во-роош, – задумчиво протянул дед Илько. – Это тот

Брэворош,

который

колхозный

счетовод?

– 

Да, –

подтвердил

Глебушка.

– 

А

ты

тогда

кто?

– 

Глебушка.

Просто

хлопчик.

Когда

вырасту,

буду

полковник.

– 

Наверно,

лисапетными

войсками

командовать

будешь,

–

кив-

нул

дед

Илько

на

Глебкину

коляску.

– 

Нет,

не

лисапетными.

Пушечными

войсками

буду.

Или

се-

кретными.

– 

Лучше

секретными.

От

них

шуму

меньше.

А

то

утром

про-

снешься,

а в голове снаряды

рвутся, рвутся, рвутся…

– 

А

вы,

дедушка,

в

войну

кем

были,

танкистом?

– 

Не,

не

танкистом.

Я,

сынок,

в

войну

старостой

был

в

Каменке,

на немца,

так

сказать,

батрачил.

– 

Значит,

вы

фашист?

–

удивился

Глебушка.

– 

Да не то чтоб, – пожал плечами дед Илько. – Я и сам не знаю,

кто я. Когда немец в наше село пришел, собрался сельский сход.

Немец

сказал:

– 

Выбирайте, селяне, старосту. Меня и выбрали. Я был тихий,

неженатый, никому поперек не вставал. Вот и выбрали. Я никого

не

обижал.

Одного

жидка

из

Златополя

даже

у

себя

в

сарае

прятал,

кормил. Потом наши пришли. Ну, в смысле Червоная армия. Меня

расстрелять решили. За измену Родине и лично товарищу Сталину.

На

речку,

на

Камень,

привели

на

расстрел,

чтоб

по

всей

строгости.

А тут жидок этот откуда ни возьмись. Шустрый такой, совестливый.

Не

стреляйте,

говорит,

старосту.

Он,

–

говорит,

–

хоть

и

враг

радянь-

ского народа, а человек хороший. Он, говорит, жизнь мою спас и

провизию давал. Меня тогда пожалели и бросили на торфозаготовки

под

Новгород

на

десять

лет.

Слыхал

про

Новгород?

– 

Нет,

–

признался

Глебушка.

–

А

как

это

–

бросили?

– 

За

руки,

за

ноги

–

да

и

бросили,

–

сипло

засмеялся

дед

Илько.

– 

Это

краще,

чем

за

ушко

да

на

солнышко,

согласен?

– 

Согласен, – честно признался Глебушка, представив себе деда

Илька, прибитым

гвоздем

за ухо

к

солнышку.

– 

Отож, – наставительно поднял вверх дед Илько желтый от

махорки

указательный

палец

единственной

левой

руки.

– 

А рука-то ваша где, дед Илько? – поинтересовался он. – Не-

мец,

что

ли,

оторвал?

– 

Зачем немец? Это я сам по дурости, еще до войны. Бычок у

нас в колхозе был скаженный. Решил я его приструнить, а он мне

рогами

своими,

чтоб

его,

печенку

отбил

и

руку

всю

так

помял,

что

сохнуть стала. В районе, в больнице, отрезали руку-то, чтоб все тело

не

высохло.

Во

как!

Медицина,

брат.

Дело

научное!

– 

Дед Илько, а правда, что у вас в Каменке хата своя есть?

– 

Есть хата, – согласно кивнул дед. –