создании: Италия (например, Гр. В., Алб.4), Англия (Др., Мерхд., Венл., Эв.), Ирландия (Фурс., Тн.), Германия Верхняя (Ветт., О.) и Нижняя (Анск., Год.), Галлия (Сунн., Бар., реймсские видения) – все внесли свою лепту. При этом сохраняется полное единство жанра без малейшего признака особого национального развития. Свойственный Средневековью космополитизм ни на какой области литературы не сказался в такой мере, как на дидактике, опиравшейся на единство Церкви и ее языка, и видения подчиняются этому правилу. Равным образом и все сословия приняли участие в доставлении материала <…> но и здесь церковная обработка сыграла нивелирующую роль: несмотря на резкость сословных различий, видения не могут быть разделены по этому принципу; едва можно отметить несколько простонародных черт, например у Б. Ж. (плодовый сад) и Год. <…> В результате мы имеем перед собой материал единый и однородный.

Переходя к древнейшим источникам этого материала, мы прежде всего остановимся на античных, но задержимся ненадолго. Греки и римляне уже знали видения, отвечающие всем вышесказанным формальным требованиям и обработанные лучшими писателями – Платоном (Видение Эра)5, Плутархом (Видение Феспесия)6, Цицероном (Сон Сципиона) и др. Но нельзя сказать, чтобы этот жанр получил большое развитие; вкусам читателей, по-видимому, гораздо больше отвечали фантастические путешествия, сошествие в ад, в стиле XI песни «Одиссеи» или VI песни «Энеиды». Диаметрально противоположное отношение имеет место в Средние века: материальные путешествия в загробный мир насчитываются там единицами, а видения – десятками. Различие это довольно характерно для средневекового спиритуализма. Как бы то ни было, между видениями античными и средневековыми существуют несомненные сходства, которые отмечаются всеми исследователями, и даже наш Указатель, при всей его вынужденной неполноте, дает об этом некоторое представление7. Однако дальше сходств в отдельных образах и мотивах дело не идет: никаких следов непосредственного влияния античных видений на соответствующие произведения разбираемого нами периода до сих пор не найдено8. Ни одно из дошедших до нас видений не обнаруживает знакомства с античными версиями. Это особенно интересно отметить, потому что значительное количество видений падает на эпоху первого Возрождения (VIII и IX вв.), эстетическое движение которой в значительной степени опирается на «Энеиду», каковая, конечно, была хорошо известна всем просвещенным редакторам и авторам. Из этого с ясностью вытекает, что такие произведения, как «Энеида», не ассоциировались с представлением средневековых писателей о видениях и не могли служить образцами для этих последних. Античная эсхатология должна быть вычеркнута из числа ближайших источников нашего материала. Рецепция, по-видимому, начинается лишь с эпохи Данте9.

Совершенно иное отношение замечается к еврейской, особенно библейской традиции. О влиянии ее на стиль мы скажем в свое время. Теперь же мы приведем лишь ряд упоминаний, доказывающих, что авторы видений имели перед глазами библейские откровения в качестве образцов. Анселл <…> прямо сравнивает свое произведение с видениями Иезекииля и Книги Даниила. Описание ангелов в Фурс. <…> составлено «в согласии с видением Иезекииля». Равным образом архиепископ Анскарий принял явившихся ему в видении святых за 24 старейших из Апокалипсиса <…> Наконец, Отлох в предисловии к «Книге видений» говорит, что «всякие такого рода видения неоднократно встречаются в Священном Писании». Высоким моральным авторитетом еврейской традиции обусловливается сильное ее влияние на поучительные части видений, которые пестрят библейскими цитатами. Здесь мы имеем дело с подлинным источником, из которого наши авторы непрерывно черпают.

Несколько иначе обстоит дело с еврейскими и ранними христианскими апокрифическими «обавлениями». Влияние их на наши видения несомненно: возьмем в пример хотя бы Видение Анселла, сплошь построенное на псевдоевангелии Никодима10. Наши авторы, безусловно, пользуются апокрифами, но никогда в этом не признаются: нет ни одной ссылки ни на Видение Петра, ни на Видение Павла, ни на Книгу Еноха: «Божественная комедия» – первое видение, упоминающее об Апокалипсисе Павла11. А между тем даже по Указателю видно, что средневековые видения оперируют почти тем же материалом, что и старые апокалипсисы. Мало того, Видение Павла, безусловно, было знакомо одному из средневековых родоначальников этой литературы, Беде Достопочтенному, который использовал его в проповеди. Однако степень непосредственного влияния отмеченных памятников на наш материал выяснится только тогда, когда будет решен вопрос о текстуальных совпадениях между ними и старыми «обавлениями»; а вопрос этот еще ждет своего исследователя, и мы не будем его здесь предрешать. Отметим только в самых общих чертах, чтó Средние века могли заимствовать из видений Еноха, Ездры, Петра, Павла и др. и чего не могли. Несомненно, что старые апокалипсисы не уступают средневековым в отношении обилия образов и вторые (посредственно или непосредственно) черпали из запаса первых. Но отреченные «обавления» никогда не достигали ясности и систематического построения таких образцов, как Др., Тн., Эв.: здесь мы имеем дело с плодом постепенного развития внутри самих Средних веков – развития, приведшего к стройной схеме Дантовой комедии. Кроме того, между обеими сравниваемыми группами существует еще одно важное отличие, заключающееся в образе ясновидца; в апокрифах – это лицо священное, объект культа <…> в средневековых видениях – это простой человек и, главное, современник ближайших читателей. Это лишает старые апокалипсисы того элемента человеческой трагедии, который так силен в средневековых образцах. Пророк или апостол вступает в загробный мир спокойной стопой, заранее оправданный; он идет туда на предмет осведомления, и перед ним развертывается как бы учебник эсхатологии с картинками12; только жалость к осужденным может волновать его высокую душу13.

Средневековый ясновидец приближается к тому свету с трепетом и сокрушением; в неведении судьбы своей, в постоянном опасении подвергнуться участи осужденных, в то мерцающей, то гаснущей надежде стать сопричастником блаженства праведных он дрожит и плачет, умиляется и торжествует. Средневековый автор имеет ряд возможностей ввести своего ясновидца в действие, и он хватается за эти возможности: то ясновидец сам подвергается мучениям <…> то служит посредником между живыми и мертвыми <…> то обещает подметать могилу умершего собрата (Бар.) – словом, он становится частью самого видения, в то время как роль пророка или апостола немногим отличается от роли читателя. Кроме того, в «обавлениях» отсутствует элемент злободневности, которым обладают около восьмидесяти пяти процентов использованных нами средневековых видений: то ясновидящий встречает за гробом родных и знакомых <…> то получает какое-либо соответствующее данному случаю указание (Сунн., Мерхд.). Интерес, возбуждаемый такими видениями, где элемент злободневности преобладал, должен был быть узким и временным, но зато весьма интенсивным.

Вот этих-то черт средневековые авторы и не могли заимствовать из своих ближайших источников, а могли их взять только из жизни, рассказов ясновидцев или их окружающих. Первыми попытками собрать этот материал в широких