Наиболее распространенное деление загробного мира – это деление по его обитателям; но в разбираемый нами период построение картины по этому принципу носит более или менее случайный характер: сколько придет автору на ум добродетелей или прегрешений, столько и будет отделов рая или ада; а если, паче чаяния, запас наград или наказаний окажется недостаточным, то можно, например, «обжор и распутников» поместить вместе (Тн. IX). Другая попытка систематизации сводится к делению по каким-либо специальным признакам, взятым из религиозной или научной традиции. Так, Алб. знает семь небес, соответственно семи планетам (см. Данте. Рай IX–XII). Более древнее деление на три неба, одно прекраснее другого, встречается в Вон. 112. Это же представление легло в основу описания рая в Ветт. (луга блаженных там нет); но здесь автор (Веттин или Хейтон?) сочетал оба принципа деления, этический и космографический23: в 1‐м небе помещены праведные иереи, во 2‐м – мученики, в 3‐м – девственницы. Итак, здесь уже четырехчленная схема Беды совсем отсутствует и намечается новое деление, которому в будущем суждено было определиться и развиться в новую систему. В развитом виде мы встречаем новое строение в Эв., где трипертиция (по аналогии рая?) проведена полностью не только в группе Б (рай), но и в А (ад). Получается следующая картина:

А. Места пыток: 1‐е, 2‐е, 3‐е.

Б. Места блаженства: 1‐е, 2‐е, 3‐е.

Шестичленное строение Эв. есть, как мы видели, плод постепенного развития и является результатом перегруппировки тех же традиционных элементов. Так, луг блаженных встречается и здесь; только это уже не одно из двух мест блаженства, а одно из трех. Шестичленная схема – лишь один из различных типов систематизации усложненного строения, которое продолжается за пределами нашего периода. Но для этого последнего Видение эвесхамского монаха представляет в отношении структуры последнее достижение, конечный пункт развития.

Рассмотрев состав самого ядра видения, посвятим несколько строк его формальным частям: вступительной и поучительной.

Вступительная часть по структуре своей не представляет большого разнообразия. При всех условиях она содержит определение, хотя бы в самой краткой форме (ср. Б. Ж.: «воспарив духом и придя в себя…»), обстановки видения, а иногда и источника рассказа (например, Гр. В. I), который может быть указан и в конце. Дальнейшее развитие в общем заключается в детализации двух указанных определений (в особенности первого), причем, как правило, размер вступительной части прямо пропорционален размеру видения. В самом деле, мы видим, что авторы больших видений останавливаются с любовью на обстоятельствах, предшествовавших самому апокалипсису, и достигают чрезвычайной живости изображения (Ветт., Тн., Эв.). Детализация распространяется не только на переживания ясновидца, но иногда и на место действия, причем для характеристики оного черпаются сведения из внешних источников (сл. Анс.: происхождение и достопримечательность Реймса, Тн.: описание Ирландии). Кроме того, в особых условиях находятся несамостоятельные видения, вступительная часть которых аффицируется формальными особенностями тех произведений, в которые они входят. Таковы диалогические части, вкрапленные между отдельными видениями у Григория, или обычные зачала параграфом в хрониках и исторических поэмах (Др., Мерхд.: «В оное время…»), или обращения в проповедях и письмах24.

Поучительная часть представляет гораздо большее разнообразие, сказывающееся и в расположении, и главным образом в приемах поучения. Самая простая форма – это более или менее пространный вывод, который сам автор делает из видения (Гр. В., Бар.). Очень рано авторы начинают вкладывать поучение в уста какого-либо из действующих лиц видения (Судии, Спутника и т. п.). В элементарном виде это – специальное приказание, относящееся к данному ясновидцу (Гр. В. I, Салв.), причем этот тип встречается не только в видениях, относящихся к одному определенному случаю (Мерхд., Б. Ж., К. III), но и в произведениях более общего характера (Эв.). Такого рода приказание имеет тенденцию развиваться в общеобязательное поучение (Др.) или ряд поучений (Ветт.) и иногда достигает размеров целой проповеди (Фурс.). Наряду с таким монологическим поучением уже в начале нашей эпохи применяется диалогическое. Сначала оно тоже вкладывается в уста самого автора и другого постороннего видению лица (Григорий и Петр); затем оно, так же как и монологическое, переносится внутрь самого видения и подносится читателю в виде дебата, как то: спора ангелов с демонами (Фурс., Бар.), пороков с добродетелями (Венл.), души с телом (Фулб.); в последнем случае дебат занимает почти весь текст, оставляя очень мало места для самого видения. Параллельно с этими, так сказать, словесными поучениями применяются и примерные: читатель должен убедиться в полезности и значительности видения на примере самого ясновидца <…> или на осуществлении чего-либо предсказанного в видении (Гр. В. II, Венл., Ветт., Вик., Эв. и мн. др.). Наконец, для извлечения морали из видения прибегают к аллегорическому толкованию этого последнего (Гр. В. III: зловонный пар – мерзости плоти; Фурс.: огни – пороки; О. II: иссякший колодезь – оскудение милостыни).

Величина поучительной части весьма различна: от еле заметных следов (в мелких несамостоятельных одновершинных видениях) до громадных размеров (Ветт.), иногда превосходящих самое видение (Фурс., Фулб.). При этом величина поучения не стоит ни в какой связи с длиной всего текста; примером может служить большое видение Эв., обладающее весьма незначительным дидактизмом. Расположение поучений бывает двоякое, причем обе формы большей частью сосуществуют. Обыкновенное место дидактической части – в конце видения, но отдельные наставления бывают разбросаны внутри текста и исходят от Спутника или другого действующего лица.

Поучительная часть присуща видениям с самого раннего времени, она для средневекового человека определяет весь смысл существования жанра, а потому чрезвычайно быстро развивается и достигает довольно совершенных форм уже к VII в. (Фурс.). Здесь нет того поступательного движения, которое мы отметили в других частях структуры видений. Напротив, если мы сравним отношение дидактической части к описательной в многовершинных видениях Фурс., Ветт., с одной стороны, и Тн., Эв. – с другой, то увидим, что к концу периода описательная часть значительно возобладала над поучительной. Это развитие образности за счет идейности является еще одним признаком того, что первоначальный (грегорианский) чисто утилитарный взгляд на видения если не исчез, то все же в значительной степени уступил место эстетическому, что видение стало не столько научным материалом, сколько литературным жанром.

Если очерк архитектоники видений был по необходимости довольно суммарным, то еще больше нам придется обобщить рассмотрение стиля фразы и лексикона видений, так как иначе пришлось бы совершить обширный экскурс в область средневекового латинского стиля – экскурс, которого настоящее введение никак не может вместить. Ограничимся поэтому лишь несколькими строками. В общем дело представляется в следующем виде: несамостоятельные видения в отношении стиля подчиняются тем произведениям, в которые они вставлены, а самостоятельные – общему ходу развития литературы. Поэтому получается картина эволюции,