Она хотела почувствовать это; ей нужно было это почувствовать. Она любила свою сестру. Но ничего не было. Никакого чувства вообще. Внутри у нее было холодно и пусто.

Приблизившийся Хокон стоял рядом с Леифом, отбрасывая длинную тень на всех них.

— Мама, папа, — сказал он. Их отец поднял глаза, и Сольвейг тоже. — Смотрите.

Он склонил голову набок, и они перевели взгляды на тела, которые их отец вытащил из-под Илвы. Все они принадлежали франкским солдатам. Короткий топор Илвы все еще был воткнут в череп одного из них, а меч торчал из бока другого солдата, под его доспехами.

— Она убила по крайней мере этих двоих. Я думаю, она убила их всех.

Их отец внимательно огляделся. Их мать подняла глаза, ее лицо было залито солеными слезами, и сделала то же самое. Затем она кивнула и повернулась к мужу.

— Да, — сказал их отец. — Она убила их всех, хоть и уже была разрезана пополам. Она была великой Девой-защитницей, пусть и совсем недолго.

Илва была погребена под телами четырех мужчин. Сольвейг не знала, как ее сестра смогла убить всех четверых и оказаться лежащей под ними. Но это не имело значения. Факты были неважны.

В этой истории была правда, и Хокон только что ее рассказал.

Сольвейг повернулась к отцу и подождала, пока он посмотрит на нее.

— Илва Маленькая Волчица.

У их отца была особая нежность к каждому из своих детей. Сольвейг, родившаяся в день летнего солнцестояния, со знаком солнца на плече, была его солнцем. Хокон был его медведем, хотя это имя он не часто использовал с тех пор, как стал взрослым мужчиной.

Илва была его маленьким волчонком.

Вали грустно улыбнулся и посмотрел вниз на тело своей мертвой дочери, лежащее в объятиях ее матери. Ее светлые волосы были выкрашены в красный цвет кровью войны.

— Да. Илва Маленькая Волчица.

— oOo~

Солнце коснулось горизонта на западе, прежде чем отец Сольвейг — отец Илвы — забрал свою вторую дочь ее у матери и встал. Он возглавил их процессию, а все они вложили оружие в ножны, повесили щиты за спины и последовали за ним к месту, которое отметили для лагеря.

Налетчики уже начали разбивать лагерь, устанавливая ограду из копий и каркасы палаток. Женщины работали над огнем и едой. Группа раненых ждала у палатки целителя, которая, как всегда, была наготове. Мужчины приносили в лагерь тела погибших — убито было мало, всего несколько человек помимо Илвы. Их похоронят здесь, там же, где их забрали валькирии, и положат рядом с ними их мечи, щиты и топоры.

Их мечи и топоры. Сольвейг обернулась, вспомнив об оружии сестры, но увидела Хокона, идущего позади нее и держащего меч и щит Илвы в руках. Он не забыл.

Повернувшись вперед, она вдруг осознала, что Магни держит ее, ухватив рукой чуть выше локтя. Уставившись на его руку, она потянула ее, но он держал крепко.

Сольвейг подняла взгляд на его лицо и обнаружила, что он наблюдает за ней своими печальными глазами.

— Тебе не нужно меня удерживать. Я твердо стою на ногах.

— Я знаю.

— Тогда отпусти.

Когда он это сделал, его губ коснулась слабая улыбка. В выражении лица Магни было что-то, что, как ей казалось, она должна была понять, что-то, что, как ей казалось, ей не понравится, но голова и сердце Сольвейг были заняты поисками скорби о смерти сестры, и она не стала думать об этом.

Она отвернулась от него и увидела, что все налетчики прекратили свою работу, чтобы встать и посмотреть, как Вали Грозовой Волк и Бренна Око Бога несут в лагерь свою мертвую дочь. Никому из павших сегодня воинов не досталось было такой чести.

И все же Сольвейг ничего не чувствовала.

Внезапно все вокруг показалось ей странным и непонятным — яростное горе ее матери, тихая печаль отца, грустные глаза Магни, стоическая бдительность Хокона. Даже потрясенное молчание Леифа, казалось, давило на нее.

Она бросилась прочь от своей семьи и побежала в сторону леса.

2

Магни смотрел, как Сольвейг бежит к деревьям — так быстро, будто сама Хель поднялась из темноты, карабкаясь по черепам подлых мертвецов, чтобы догнать ее и унести.

Она убежала одна и до того, как начались переговоры с франками. В лесу могло таиться множество опасностей.

Он повернулся к своему отцу, ее родителям и брату. Никто больше не заметил ее ухода; Вали и Бренна были сосредоточены на своей погибшей младшей дочери, а отец Магни и Хокон — на Вали и Бренне.

Лагерь замер, когда Вали внес тело Илвы внутрь.

Мысль о том, что Грозовой Волк и Око Бога могут потерять в этот день двух дочерей, если Сольвейг попадет в беду в лесу, заставила Магни заговорить в гробовой тишине.

— Я пойду за Сольвейг.

Хокон покачал головой.

— Она не поблагодарит тебя за это.

Ее брат был прав: когда Сольвейг убегала, она не хотела, чтобы за ней кто-то ходил. Магни хорошо знал ее — по крайней мере, так же хорошо, как Хокона или любого из ее братьев и сестер. Возможно, лучше, чем они. Он и она хранили секреты друг друга всю свою жизнь; слабые шрамы от многочисленных клятв пересекали их пальцы и ладони.

Он знал то, о чем она никому другому не скажет, и то, о чем не расскажет совсем никому. Он видел даже то, о чем она не хотела говорить. Сольвейг была всего на год старше, их родители были самыми близкими друзьями, и в жизни Магни не было времени, когда сама Сольвейг не была его ближайшим другом. Восемьсот миль разделяли их дома, но ни дюйм не разделял их души.

Когда-то она знала это так же хорошо, как и он, но забыла, когда погналась за славой своих родителей.

Всю свою жизнь Сольвейг чувствовала бремя наследия родителей. Она была любима ими и никогда не сомневалась в этом, но всегда боялась, что не сможет справиться с вызовом, который ей бросили их легенды. Она была свирепой, как ее мать, и сильной, как отец, но внутри нее бушевала буря. Единственная битва, от которой она когда-либо бежала, была та, что происходила в ее разуме и сердце.

Отец Магни рассматривал безмолвную, неподвижную линию деревьев, отмечающую мрачнеющий в сумерках лес.

— Иди за ней. Сегодня ночью луны не будет. Приведи ее обратно в круг лагеря.

С одобрения отца