Мы продолжали стоять по эту сторону вокзала. Отец был молчалив, видимо о чем-то раздумывал, озабоченно поглядывал вокруг. Он вплотную приблизился ко мне, поправил пиджак и тихо сказал, хотя поблизости никого не было, кроме чистильщика обуви.

— Значит, в Канаду? Я там тоже был. Найти работу можно. Рабочие руки там нужны: фермерам, на заготовках леса, живицы. Устроиться можно. Только все с головой делать надо. Не продешевить себя. Помни, там много всяких ловкачей есть. Нашего брата, иммигранта, норовят обставить. Побольше прибытку выжать из него...

Он опять задумался и вдруг поспешно сказал:

— Да, совсем забыл, Сема! Голова! Ведь в Канаде земляков наших немало есть. Даже пара родичей. Ты вот что, как устроишься, напиши. Я тебе адреса сообщу их.

— Сейчас же напишу, отец, — порывисто ответил я.

НА ЧУЖБИНЕ

В пути

Агент оказался аккуратным человеком. В Польше он вручил мне иммиграционный паспорт на право въезда в Канаду. Лишь позже я узнал, что за каждого завербованного, то есть за каждую пару рабочих рук, он получал определенное вознаграждение от фирмы или агентства. Отсюда и его аккуратность.

Путь в Канаду был далек. Для этого пришлось пересечь несколько европейских стран. Из Польши поезд доставил нас в Чехословакию — чистенькую, аккуратную страну. Затем я направился в Австрию. Следующий этап — Швейцария.

Очень понравилась мне эта небольшая горная страна, в которой, как мне потом рассказывали, провел немало лет жизни В. И. Ленин. Когда мы ее проезжали, я не мог оторвать глаз от окна вагона. В нем разворачивались живописные виды природы, незабываемые картины. Сквозь пробитые в высоких горах туннели мчались электропоезда. На головокружительной высоте протянулись еле видимые, тонкие, как нитки, канатные дороги с подвесными вагончиками. Глаз поражали уходящие в небо величественные Альпы, покрытые вечными снегами, излучавшими голубоватый свет.

Из Швейцарии поезд доставил нас во Францию. Вскоре мы высадились в шумном порту Шербур. Там мы пересели на катер, и он повез нас к стоящему невдалеке огромному пароходу «Авсония», слегка дымившему, трубами. На нем предстояло пересечь океан и бросить якорь в Квебеке — одном из крупных портовых городов Канады.

Вечером «Авсония» покинула Шербур. Осторожно лавируя, пароход выбрался из порта на чистую воду. Позади остались золотые россыпи мигающих огней. Они уменьшались, тускнели, будто покрывались пеплом. Потом стали похожи на тонкие пунктирные линии и, наконец, вовсе исчезли в иллюминаторах...

В каюте стало душно. В третьем классе было много народу. Разного и отовсюду. Рядом плакал чей-то ребенок, и мать никак не могла его успокоить, Кто-то уже заливисто храпел и бормотал во сне. Два человека громко разговаривали, будто оба были глухие, на непонятном языке...

Чувствуя, что заснуть не удастся, я поднялся на палубу.

Снизу, из темноты, доносился гул невидимого океана. Глухо и шумно ударялись волны о борта корабля. В ушах стоял непрерывный тягучий плеск воды. В ночном небе — зеленоватый серп луны. Ее свет какой-то блеклый, размытый. В лицо бьет порывами влажный соленый ветер. Он все больше крепчает... В снастях посвистывает сильнее.

Внезапно я почувствовал, что из-под ног уходит пол. Началась качка. Держась за перила, оглядываюсь кругом. Из кают выползает на палубу еще несколько пассажиров. Качаясь, застывают недалеко от меня. В мертвенном свете неяркой половинки луны колеблются тени от мачт. Чехлы, которыми покрыты сложенные одна на другую шлюпки, выглядят матово-серебряными...

Встав поутру после тяжелой, почти бессонной ночи, я с трудом поднялся на палубу. Килевая качка сменяется бортовой и наоборот. Вокруг расстилается бесконечно-бугристая водная равнина. Она пустынна, однообразна, но я не могу оторвать от нее глаз. Стихия подавляет своим могуществом, величием. Огромен океан, высоко бездонное небо. На этом фоне наш большой двухтрубный корабль выглядит утлой и жалкой ладьей.

Несмотря на однообразие океана, он мне кажется прекрасным. Чем, точно не могу объяснить. Вероятно, величием, безграничной силой, сказочной ширью. Когда к горизонту уходит солнце, океан вдруг становится из серо-зеленого бронзово-золотистым. По водной равнине текут, расплываются не то изумрудные, не то малахитовые переливы с слегка розоватым оттенком.

Никогда не думал, что природа может создавать такую палитру красок на воде, расцвечивать так, как ни один художник в мире. Невольно вспоминаю рассказы учителя Яловеги о морях и океанах, их таинственных глубинах и неисчерпаемых богатствах, таящихся на дне, недоступных пока человеку...

...Уже третий день не утихает шторм. Океан бурлит, качается, а нам еще плыть и плыть. Первый помощник капитана — человек с большой кудлатой головой и крупными чертами лица, всегда тщательно, до синевы, выбритый, «обнадежил»: «почти неделю еще предстоит вот так качаться»...

Лишь один день, после отплытия из Франции, был штиль. Все остальное время океан не спокоен.

Мне, выросшему на твердой земле, никогда не видевшему «живого» моря, а не то что океана, трудно привыкнуть к постоянно колеблющейся, танцующей под ногами почве. Каждый раз судно раскачивается толчками, широко, словно на гигантских качелях. Колоссальная слепая сила океана то медленно и легко поднимает пароход, то так же легко валит его попеременно на одну и другую стороны. Затем, будто раздумав дальше забавляться судном, океан выравнивает его и вдруг опускает носом в глубокую водную пропасть. Потом все начинается сначала. Мачты и снасти ревут, как живые существа от боли. Потом рев сменяется диким свистом. Скрипят переборки, привинченные к полу диваны, кресла. Шумно несется вдоль бортов вода. Все яростнее накатываются с боков волны, стучат в стены и с злобным шипением стекают вниз...

Кажется, что океан никогда не успокоится, что до конца рейса будет длиться это отвратительное состояние, называемое морской болезнью. Людьми овладевают апатия, тоска, уныние. Лица желты, помяты, болезненны. Забиваешься в каюту, но в ней еще хуже. Над головой металлический скрежет. Словно кто-то методически пилит железом по железу. Это рулевая цепь ползает по палубе взад и вперед. Она гремит то громче, то тише. Под этот неумолчный скрежет заснуть трудно. Поднимаешься с койки, но сразу же садишься назад — под ногами медленно оседает пол. Стол, будто живой, ползет куда-то в сторону. Косо кланяются стены, а дверь в коридор вдруг становится боком...

Я уже не думаю о том, как прекрасен океан, как чудесны его краски при заходе солнца. Я сейчас думаю о другом, находясь будто в полусне.

Какая, очевидно, нелепость, что я пустился в этот далекий путь!