довольно быстро приближавшийся к нашим местам.

По просьбе соседей, у которых братья и мужья тоже воевали, приходилось и им составлять письма, слать весточки из дому. Обычно текст их мало отличался друг от друга. Примерно он был такой:

«Здравствуй наш дорогой муж и отец Федор! Во первых строках сего письма сообщаем, что мы, слава богу, живы и здоровы, чего и тебе желаем. Низкий поклон шлют сестра твоя Анна и братья Степа и Митрофан. А еще кланяются дедушка твой Серафим и бабушка Акулина. Она совсем плоха, уже не ходить, по хозяйству теперь не способна работать, бо ревматизма ей все ноги повыкручивала. У нас отелилась корова на пост и вот уже с месяц все молозиво идет, а молока нет... Бычок хорош. А в Топоровцах был пожар и много погорельцев пооставалось. Бог прогневался, видимо, за что-то. Ярманки теперь уже редко бывають. Со скотиной плохо стало, берут ее для армий как провиант. А позапрошлую неделю похоронили мы соседа нашего Савку, надорвался и богу душу отдал. Оставайся жив, здоров, да хранит тебя господь бог».

Много подобных писем пришлось мне писать солдаткам. Не меньше «похоронок» прибывало с фронта о погибших в боях «за веру, царя и отечество рабах божьих»...

Окончив земскоприходскую школу, решил учиться дальше. Много читал. Книгами — русскими, украинскими — меня снабжал учитель Яловега из своей библиотеки. Помню, как-то он мне сказал:

— Человек, не читавший книг Пушкина, Гоголя, Горького, Чехова, Льва Толстого, Шевченко, Сервантеса, не может считать себя счастливым. Читай, Семка, читай побольше. Приходи еще за книгами...

Я попытался было поступить в Зарожанское двухклассное училище в соседнем селе, но не удалось. За отсутствием мест. Чтобы не растерять полученных знаний, надумал повторно посещать последний класс той же земскоприходской. Однако школа работала теперь в Клишковцах с большими перебоями. Дело в том, что линия фронта вплотную подошла к селу.

Война пришла на порог наших хат. Клишковцы были теперь передовой позицией, часто подвергались артиллерийским обстрелам. В воздухе угрожающе завывали снаряды, свистели пули. Стало опасно выходить на улицу. Однажды шальной немецкий снаряд угодил в школу, где я когда-то занимался у Анны Федоровны.

Мы вырыли в саду яму и там прятались всей семьей.

Несколько раз село переходило из рук в руки. То немцы овладеют им, то русские войска, а у жителей хорошо «чуб трещал». Среди населения появились раненые, даже убитые. Вскоре противник был отогнан подальше.

В Клишковцах и соседних селах располагались воинские части. Почти во всех домах на постое находились солдаты. С некоторыми из них я подружился, выполняя разные их поручения: одному водички из колодца притащу, другому табачку да спичек достану. Кто просит топорик принести, а кто — шило и дратву раздобыть, чтоб сапог починить...

За мою услужливость и исполнительность солдаты однажды сделали нам замечательный подарок — подарили хромавшую обозную лошадь, отбитую вместе с другими трофеями у противника, и почти исправную повозку.

Появилось, таким образом, совершенно неожиданно живое тягло в нашем безлошадном хозяйстве. Однако воспользоваться им для полевых работ мы не могли за неимением своей земли. Впрочем, если бы она и была, то все равно вряд ли кто-либо рискнул выехать в поле: оно представляло тогда собой слоеный пирог, начиненный неразорвавшимися снарядами, бомбами, гранатами. Ведь в этих местах шли ожесточенные бои.

Между прочим, неподалеку отсюда был осуществлен знаменитый Брусиловский прорыв линии вражеской обороны и взята крепость Перемышль. В этой операции участвовал и храбрый солдат Чапаев.

Если ехать из Черновиц в Клишковцы, то по дороге встречается утопающее летом в зелени садов село Топоровцы. Третьего июня 1916 года, когда наши войска вели наступление, здесь произошло одно маленькое событие. В этот день по 326‑му Белгорайскому полку действующей русской армии был объявлен приказ № 169. В нем говорилось, что младшему чину Василию Ивановичу Чапаеву присваивается звание фельдфебеля, то есть старшее звание унтер-офицера. Речь шла о том легендарном Чапае, который в годы гражданской войны показал себя замечательным полководцем, народным героем.

Наступил 1917 год, а с ним пришла и Октябрьская революция. Мне в то время исполнилось одиннадцать лет.

Начались удивительные, незабываемые дни.

На армяках, военных шинелях, куртках, телогрейках заалели красные банты. Зазвучали горячие речи на митингах. Военные действия на ряде участков фронта прекратились вовсе. Кое-кто втыкал в землю штыки.

Мои трофеи

Мы, ребята, бродили по полям, где только недавно кипели бои, лилась солдатская кровь. Подбирали валявшиеся гильзы, иногда целые обоймы с патронами, кожаные и брезентовые подсумки, разбитые винтовки, сломанные штыки и другое военное имущество.

Как-то я нашел совершенно целый солдатский сапог. Только немного было запачкано кровью короткое немецкое голенище. Сапог показался мне несколько тяжеловатым, но я не обратил внимания. Тем более что я подобрал и нес два солдатских котелка, снарядный стакан и потник от седла. Все эти «трофеи» принес домой, думая, где бы получше их спрятать. Невзначай заглянул в сапог и обомлел: там торчала... оторванная нога.

От отца, который ушел на фронт, после возвращения из Канады, не было теперь ни слуху ни духу. Из действующей армии он прислал домой несколько писем, сообщал о тяжелых боях на их участке. В последнем письме были такие строки: «...бог знает, останемся ли мы живы, здорово крошит нас немец своими «чемоданами». Потом отец замолчал. Пропал без вести. Горько оплакивала его мать, все родные. Я же никак не мог себе предоставить отца мертвым.

И вдруг осенью 1918 года он неожиданно объявился, постучал поздно вечером в хату. Словно с того света вернулся. Мы с Васей горохом ссыпались с печки. Он молча обнял нас, потрепал по щеке меня, затем брата, ласково сказал:

— Выросли-то как! Чистые женихи уже! Спасибо тебе, мать, что сберегла сынков. Ну, как же вы тут без меня жили?

Оказывается, отец находился в плену. На него страшно было смотреть: кожа да кости. Будто вернулся с каторги. Впрочем, плен мало чем отличался от нее. Вдосталь хлебнул отец горя. Недаром почти вся голова покрылась «инеем».

Немного отдохнув, он включился в хозяйство, в котором главным мужиком до сих пор был я.

С превеликой гордостью рассказал отцу, за что русские солдаты подарили мне трофейного немецкого коня, как он нас выручает. Правда, отец сразу же установил, заглянув ему в зубы вопреки пословице — дареному коню в зубы не смотрят, что лошадь довольно «пожилая»,