для самого себя выпалил я с места и страшно смутился. В классе я был самый маленький ростом. Меня почти не видно было из-за парты. Учительница как-то странно взглянула на меня, будто не веря моим словам, и спокойно сказала:

— Во-первых, я не тетенька, а ваша учительница Анна Федоровна. Во-вторых, мальчик, не надо кричать. Это тебе ведь не на улице! Хотя там тоже не полагается орать как оглашенному. Нужно поднять руку, если хочешь ответить, и ждать, пока разрешат тебе. Понял? Как твоя фамилия?

— Побережник Сема, — сконфуженно промямлил я и опустил голову.

— Ну считай, если умеешь.

— Один, два, три, четыре, пять... — скороговоркой забормотал я под нос, продолжая сидеть. Учительница опять остановила меня.

— Погоди, Побережник! Надо встать, если отвечаешь. Сидеть не полагается! И говорить нужно внятно, четко, чтоб всем было слышно. А то ты вроде горячую мамалыгу глотаешь...

Я поднялся, но стоя уже не мог считать. Вроде все вылетело из головы. В классе захихикали.

— Что же ты молчишь? Продолжай! Ты остановился на пяти, а дальше?

Я молчал.

— Ну ладно, считай сидя, — милостиво разрешила Анна Федоровна.

Сидя я бойко просчитал до десяти. Все на меня удивленно смотрели, мол, самый маленький, а так уже здорово считает.

В классе были ученики и значительно старше меня, года на два-три, высокие ростом хлопцы, например Митька Турецкий, которого дразнили «женихом». Но они не могли еще считать до десяти.

Мой авторитет сразу поднялся в глазах ребят. Я с гордостью поглядывал на них, чувствуя свое превосходство.

Урок между тем продолжался. Анна Федоровна задала классу новый вопрос: сколько будет половина от десяти. Все молчали. Я тоже. На меня поглядывали, ожидая ответа, но я не знал. Вот тебе и авторитет! От досады готов был заплакать...

— А кто знает обратный счет от десяти? — спросила учительница. И я встрепенулся.

— Я знаю! Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять... — затараторил я опять сидя и не дожидаясь ее разрешения. Анна Федоровна улыбнулась, сказала:

— Молодец, Побережник! Сколько тебе лет?

— Перед пасхой исполнилось шесть, — отчеканил я и с гордостью оглядел класс. На лицах учеников было написано еще большее удивление.

Я чувствовал, что за спиной у меня вроде растут крылья. Хотелось дальше поражать класс своими «знаниями», показывать свою «гениальность», быть первым в учебе. Однако совсем неожиданно я вскоре был повержен с пьедестала, на который почти стремительно вознесся. А случилось вот что.

Недели через две, после того как в новой школе начались занятия, к нам заявилось местное духовенство — два лохматых попа и дьяк, а также староста.

Они пожаловали сюда, чтобы «освятить» открывшуюся школу, вознести благодарственную молитву всевышнему за его милости к своей пастве. Без этого обряда, как выяснилось, нельзя было дальше продолжать учение.

Батюшка Евлампий, преподававший закон божий, должен был зачитать список учеников, утвержденных местной властью.

После окончания молебна священник громко прочел в алфавитном порядке имена учащихся. Моя фамилия в списке почему-то отсутствовала. Может, я ослышался? Нет! Побережника он не назвал. Рядом стоявшие со мной ребята тоже это подтвердили.

Оказалось, я еще не дорос до школы, слишком мал, не подхожу по возрасту. Святые отцы без всяких вычеркнули меня из списка учеников, хотя я больше уже знал, чем другие, которые были постарше.

В слезах прибежал домой, все рассказал. Мой дед сильно разгневался на духовенство, на учителей школы.

— Дите учиться хочет, грамотным стать, а они, чтоб им добра не было, не дають! Креста на них, иродах, нету! Опять Семка будет байдыки бить, гнезда драть да горобцов гонять!..»

Мать только сокрушенно качала головой. Что она могла сделать?

На следующий год дед определил меня в другую школу — земскоприходскую. Обучал нас здесь учитель Василь Яловега. Это был удивительный педагог, человек, влюбленный в природу. Он открывал нам глаза на многие вещи, окружавшие нас, которых мы порой не замечали. Его простые и увлекательные рассказы были для нас каждый раз откровением. Умелой рукой педагога уверенно вел он нас в мир знаний.

Вероятно, никто не мог так интересно рассказывать, как он, о живой природе — птицах, зверях, чудесных труженицах пчелах, о деревьях, цветах, злаках, травах. Он считал, что природа несравненно богаче искусства, его красок. Он прививал нам любовь к лесам и садам, учил понимать их красоту, объяснял, как лучше они должны служить людям. И в том, что в нашем селе теперь столько садов и цветов, я думаю, немалая заслуга Яловеги.

Нам казалось, что он знает все на свете. На любой вопрос мог дать ясный ответ. Яловега знал наизусть много произведений Пушкина, Толстого, Лермонтова, Чехова, Гоголя, Шевченко. Мы заслушивались, когда он читал их рассказы, скавки. Отлично знавший русский, а также украинский язык, он любил повторять слова старой народной мудрости; «Ученье — свет, неученье — тьма».

Четыре года проучился я в школе, успешно окончил ее. По всем предметам имел пятерки и должен был получить похвальный лист. Но помешал закон божий. В году имел плохие оценки по этому «святому» предмету, и меня лишили похвального листа. С тех пор укоренилась во мне неприязнь ко всему, что связано с богом, с религией, духовенством. Ведь благодаря ему, духовенству, я не попал в церковноприходскую школу. Теперь — не получил похвального листа...

Не думал я, конечно, тогда, что спустя много лет судьба сведет меня опять с духовными лицами при совершенно неожиданных обстоятельствах, что с их помощью мне удастся выполнять важные задания в интересах Родины...

Гром войны

Недолго пробыл отец на чужбине. Началась первая мировая война. Он и другие односельчане, тоже уехавшие искать счастья за океаном, решили возвращаться домой. Некоторые из них хотели в рядах русской армии защищать отечество, не допустить врага на свою землю к родным деревням, «не дать, как говорили старики крестьяне, чтоб глумился над православной верой и церковью, над семьями нашими».

Осенью 1914 года в холодный ненастный день в забрызганный с ног до головы грязью, похудевший и постаревший отец переступил порог хаты, которую покинул более двух лет тому назад.

Лишь одну неделю пробыл он дома и ушел в действующую армию. Его зачислили в 168‑й Старооскольский полк. Став к этому времени грамотным, я под диктовку матери писал отцу письма на фронт,