— Здесь, здесь! — подхватила Настенька. — Онздесь, я это знаю. У нас было условие, тогда еще, В тот вечер, наканунеотъезда: когда уже мы сказали все, что я вам пересказала, и условились, мывышли сюда гулять, именно на эту набережную. Было десять часов; мы сидели наэтой скамейке; я уже не плакала, мне было сладко слушать то, что он говорил...Он сказал, что тотчас же по приезде придет к нам и если я не откажусь от него,то мы скажем обо всем бабушке. Теперь он приехал, я это знаю, и его нет, нет!

И она снова ударилась в слезы.

— Боже мой! Да разве никак нельзя помочь горю?— закричал я, вскочив со скамейки в совершенном отчаянии. — Скажите, Настенька,нельзя ли будет хоть мне сходить к нему?..

— Разве это возможно? — сказала она, вдругподняв голову.

— Нет, разумеется, нет! — заметил я,спохватившись. — А вот что: напишите письмо.

— Нет, это невозможно, это нельзя! — отвечалаона решительно, но уже потупив голову и не смотря на меня.

— Как нельзя? отчего ж нельзя? — продолжал я,ухватившись за свою идею. — Но, знаете, Настенька, какое письмо! Письмо письмурознь и...Ах, Настенька, это так! Вверьтесь мне, вверьтесь! Я вам не дамдурного совета. Все это можно устроить! Вы же начали первый шаг — отчего жетеперь...

— Нельзя, нельзя! Тогда я как будтонавязываюсь...

— Ах, добренькая моя Настенька! — перебил я,не скрывая улыбки, — нет же, нет; вы, наконец, вправе, потому что он вамобещал. Да и по всему я вижу, что он человек деликатный, что он поступилхорошо, — продолжал я, все более и более восторгаясь от логичности собственныхдоводов и убеждений, — он как поступил? Он себя связал обещанием. Он сказал,что ни на ком не женится, кроме вас, если только женится; вам же он оставилполную свободу хоть сейчас от него отказаться... В таком случае вы можетесделать первый шаг, вы имеете право, вы имеете перед ним преимущество, хотя бы,например, если б захотели развязать его от данного слова...

— Послушайте, вы как бы написали?

— Что?

— Да это письмо.

— Я бы вот как написал: «Милостивыйгосударь...»

— Это так непременно нужно — милостивыйгосударь?

— Непременно! Впрочем, отчего ж? я думаю...

— Ну, ну! дальше!

— "Милостивый государь!

Извините, что я..." Впрочем, нет, ненужно никаких извинений! Тут самый факт все оправдывает, пишите просто:

"Я пишу к вам. Простите мне моенетерпение; но я целый год была счастлива надеждой; виновата ли я, что не могутеперь вынести и дня сомнения? Теперь, когда уже вы приехали, может быть, выуже изменили свои намерения. Тогда это письмо скажет вам, что я не ропщу и необвиняю вас. Я не обвиняю вас за то, что не властна над вашим сердцем; таковауж судьба моя!

Вы благородный человек. Вы не улыбнетесь и неподосадуете на мои нетерпеливые строки. Вспомните, что их пишет бедная девушка,что она одна, что некому ни научить ее, ни посоветовать ей и что она никогда неумела сама совладеть с своим сердцем. Но простите меня, что в мою душу хотя наодин миг закралось сомнение. Вы не способны даже и мысленно обидеть ту, котораявас так любила и любит".

— Да, да! это точно так, как я думала! —закричала Настенька, и радость засияла в глазах ее. — О! вы разрешили моисомнения, вас мне сам бог послал! Благодарю, благодарю вас!

— За что? за то, что меня бог послал? —отвечал я, глядя в восторге на ее радостное личико.

— Да, хоть за то.

— Ах, Настенька! Ведь благодарим же мы иныхлюдей хоть за то, что они живут вместе с нами. Я благодарю вас за то, что вымне встретились, за то, что целый век мой буду вас помнить!

— Ну, довольно, довольно! А теперь вот что,слушайте-ка: тогда было условие, что как только приедет он, так тотчас дастзнать о себе тем, что оставит мне письмо в одном месте, у одних моих знакомых,добрых и простых людей, которые ничего об этом не знают; или если нельзя будетнаписать ко мне письма, затем что в письме не всегда все расскажешь, то он втот же день, как приедет, будет сюда ровно в десять часов, где мы и положили сним встретиться. О приезде его я уже знаю; но вот уже третий день нет ни письма,ни его. Уйти мне от бабушки поутру никак нельзя. Отдайте письмо мое завтра высами тем добрым людям, о которых я вам говорила: они уже перешлют; а если будетответ, то сами вы принесете его вечером в десять часов.

— Но письмо, письмо! Ведь прежде нужно письмонаписать! Так разве послезавтра все это будет.

— Письмо... — отвечала Настенька, немногосмешавшись, — письмо... но...

Но она не договорила. Она сначала отвернула отменя свое личико, покраснела, как роза, и вдруг я почувствовал в моей рукеписьмо, по-видимому уже давно написанное, совсем приготовленное и запечатанное.Какое-то знакомое, милое, грациозное воспоминание пронеслось в моей голове!

— R, o — Ro, s, i — si, n, a — na, — начал я.

— Rosina! — запели мы оба, я, чуть не обнимаяее от восторга, она, покраснев, как только могла покраснеть, и смеясь сквозьслезы, которые, как жемчужинки, дрожали на ее черных ресницах.

— Ну, довольно, довольно! Прощайте теперь! —сказала она скороговоркой. — Вот вам письмо, вот и адрес, куда снести его.Прощайте! до свидания! до завтра!

Она крепко сжала мне обе руки, кивнула головойи мелькнула как стрела, в свой переулок. Я долго стоял на месте, провожая ееглазами.

«До завтра! до завтра!» — пронеслось в моейголове, когда она скрылась из глаз моих

Сегодня был день печальный, дождливый, безпросвета, точно будущая старость моя. Меня теснят такие странные мысли, такиетемные ощущения, такие еще неясные для меня вопросы толпятся в моей голове, — акак-то нет ни силы, ни хотения их разрешить. Не мне разрешить все это!

Сегодня мы не увидимся. Вчера, когда мыпрощались, облака стали заволакивать небо и подымался туман. Я сказал, чтозавтра будет дурной день; она не отвечала, она не хотела против себя говорить;для нее этот день и светел и ясен, и ни одна тучка не застелет ее счастия.

— Коли будет дождь, мы не увидимся! — сказалаона. — Я не приду.

Я думал, что она и не заметила сегодняшнегодождя, а между тем не пришла.

Вчера было наше третье свиданье, наша третьябелая ночь...