Это она, видимо, намекала на то, как я опозорилась на последнем уроке. Повезло еще, что наша англичанка Любовь Михайловна очень мягкая и страшно сюсюкающая и плохую оценку мне не поставила. На уроке я слушала ее вполуха и до того отвлеклась, что пропустила момент, когда она обратилась ко мне с каким-то вопросом. Про какой-то фестиваль. Я совершенно растерялась и ничего не смогла ей ответить. Тогда настойчивая Любовь Михайловна потребовала, чтобы я перевела то, что она сказала.

– Я не все поняла, что вы сказали, – уклончиво ответила я.

Но Любовь Михайловна продолжала настаивать, даже когда я призналась, что поняла только одно-единственное словечко.

В классе и так уже все хихикали.

– И вообще, Соня, встань, когда с тобой разговаривает учитель!

Видимо, Любовь Михайловна начала догадываться, что мало того что я не знаю толком английских слов, так я еще и не слушала, что она говорит.

Я встала.

– Фестиваль, – сказала я. – Я поняла только, что вы сказали «фестиваль».

Тут все просто ужасно громко заржали. Даже Любовь Михайловна заулыбалась, и это было еще хуже, чем если бы она стала на меня орать. Оказалось, что она говорила «first of all», и переводится это как «прежде всего», а не «фестиваль».

Так что в сомнениях моей Саши насчет того, как же я буду учиться в Англии, была своя правда. Но недаром же папа всегда говорит: «Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется!» На целый год – целый год – можно уехать далеко-далеко, в совершенно другую страну, жить там, учиться, завести себе новых друзей и знакомых, а потом, может, и остаться там жить насовсем. Я вспомнила, как мы смотрели фильм, в котором была школа в старинном красивом здании наподобие замка. Дети там и учились, и жили, и еще там были конюшни и большая красивая территория с прудом и парком.

– Я, Саша, буду с репетитором заниматься. Все выучу до следующего года, – сказала я.

Моя Саша посмотрела с сомнением. Но ничего не сказала, потому что она вежливая.

* * *

На мой день рождения мама велела мне пригласить противную Аллочку. Наши мамы дружат, вот меня и заставляют с ней общаться.

Мама Аллочки все время только и делает, что самоутверждается за наш счет. Любит зайти к нам и начать перечислять все кружки и студии, куда она водит свою Аллочку. Аллочка занимается музыкой, ходит на курсы английского, и еще у них есть абонемент в консерваторию на вечера классической музыки. И каждую неделю они ходят в театр, и не в детский или в ТЮЗ, – ее Аллочка, по словам Валентины Сергеевны, уже «доросла» до взрослых спектаклей. Мама всегда слушает эти рассказы, поджав губы, а потом сердится на нас.

Валентина Сергеевна называет маму на «вы», хотя они давно знакомы, с тех самых пор, как они переехали в наш район и отдали Аллочку в нашу школу, а это как раз было, когда я училась в пятом классе. Муж Валентины Сергеевны – доктор наук и преподает в университете. Они, как и мои родители, познакомились, еще когда учились. Валентина Сергеевна тоже хотела получить ученую степень, но не успела из-за рождения Аллочки. А наша мама вообще не доучилась, потому что родился Петя, а потом и все остальные, и мама тогда еще училась в интернатуре. Первые годы Петиной жизни они жили втроем в общежитии.

Мне приглашать Аллочку совсем не хотелось, потому что не так давно мне из-за нее ни за что ни про что досталось. Валентина Сергеевна даже позвонила нам домой, сначала пожаловалась маме, а потом мама дала трубку мне, и она еще и меня лично отчитала. А дело все в том, что мне после этой истории с «фестивалем» совсем не хотелось появляться на английском. И я решила пару уроков пропустить на той неделе, чтобы вся эта история забылась и народ перестал ржать, как только я вхожу в класс к Любови Михайловне. А Аллочка так вообще всегда за то, чтобы пропустить уроки, потому что дома она все время занята и у нее нет времени даже просто посидеть, посмотреть телик. Мы смотрим телевизор на кухне за едой, но Аллочкина мама не разрешает ей и этого. В общем, мы обе с ней не пошли на английский, а моя Саша даже на меня за это обиделась – не за то, что я прогуляла, а что пошла прогуливать с Аллочкой, а не с ней.

И вышел весь этот прогул очень скверным, потому что, не отойдя толком даже еще от школы, мы наткнулись на нашу учительницу алгебры Марью Петровну. Мы увидели ее еще издали, через дорогу, и резко направились в другую сторону. Но Марья Петровна нас заметила и пошла следом. Тогда мы свернули во двор. Я обернулась и увидела, как она входит за нами в арку. Нам ничего не оставалось, как влететь в первый попавшийся подъезд – повезло еще, что он был открыт, – и побежать вверх по лестнице. На четвертом этаже мы остановились, потому что уже задыхались от смеха и от бега. И от страха. Аллочка все пищала «ой не могу, ой не могу» и высовывалась из окна на лестничной клетке, чтобы посмотреть, гонится за нами учительница или нет. Но та уже не гналась.

А когда алгебраичка позвонила Аллочкиной маме, Аллочка не нашла ничего лучше, чем сказать, что прогулять школу была моя идея и, мало того, убегать и прятаться от Марьи Петровны тоже была идея моя. Что я чуть ли не угрожала Аллочке. Вот такая у меня замечательная одноклассница, представьте себе!

Мама долго меня ругала за такую наглость и глупость, а потом все рассказала папе и даже Пете, когда он приехал.

Так что вообще-то дружить с Аллочкой себе дороже. И вот теперь надо звать ее на мой – мой – день рождения. Я хотела позвать только мою Сашу, без всяких там Аллочек и Зой. Тут Карл сказал, что еще надо позвать Сашу Зюзина. Вот уж точно нет! Зюзин, конечно, мой одноклассник, и мы с первого класса учимся вместе, но он просто невыносим. Он один сидит у нас без соседа по парте. Вообще Зюзин добрый и страшно умный, но он невероятно плюется, когда разговаривает, просто как тасманский дьявол из мультика. И говорит очень невнятно, так что его даже учителя не всегда понимают. Еще у Зюзина ужасные носовые платки. Не одноразовые, а тряпочные, клетчатые. И он вечно растирает ими сопли по всему носу, а потом прячет их в карман. В кармане сопли намертво склеивают платки в комки. А потом Зюзину опять надо вытирать нос, и он снова их достает и пытается разлепить. У него в каждом кармане по такому чудовищному платку. Ручки у него текут, а кроссовки на физкультуре ужасно воняют. Поэтому с Зюзиным никто не хочет дружить, кроме нашего Карла. Карл его очень любит, как и почти всех, кого он знает в жизни.

И когда я сказала, что не буду приглашать никакого Зюзина, Карл ответил, чтобы я не волновалась, потому что он его уже сам позвал. И это он, кстати, из лучших побуждений – чтобы мне не было неудобно перед ребятами прилюдно Зюзина звать. Это Карл мне такую услугу оказал! Даже сердиться на него бесполезно, он все равно ничего не понимает.

* * *

Я проснулась и сразу посмотрела на стол. Там темнели небольшой горкой подарки. Я знала, что это они, родители всегда мне их там оставляют ночью на день рождения, а утром я их обнаруживаю. Еще возвышалась ваза с тринадцатью цветами – ровно столько, сколько мне исполнилось лет. Осень уже набирает нешуточные обороты: темнеет рано, светает поздно, так что я видела только силуэты подарков. И уже было понятно, что это не компьютер, судя по размерам, но я надеялась, что это планшет или смартфон. Это моя Саша мне такую идею подала. Она сказала, что компьютер, может, и не подарят, но планшет вполне могут. Их сейчас в любом магазине сотовой связи навалом, недорогих, и их можно забрать сразу, а платить потом каждый месяц, например, по тысяче рублей.