— Я лишь тень твоего совершенства, брат, — Плабюх отвечает, лук новый в свой трпу убирая.

— Ты скромничаешь, лукавая.

— Нисколько. Я тень твоя. Без тени не бывает живых существ. Кем бы ты был без моей тени?

Плабюх стоит напротив солнца. Она голая, как и брат. Белое лицо её озарено улыбкой. И солнцем. Тёмно-синие глаза смотрят на брата. Её тело совершенно, как и тело брата.

За спиной у Плабюх бескрайняя степь. Снег поздний, февральский местами уже выбелил её. Ветер уходящей зимы поёт в травах сухих.

— Мы родили твоё новое оружие, сестра. И заслужили право на пищу.

— Мой лук и стрела приготовили её. Еда ещё тёплая и не успеет остыть.

Они подходят к пронзённому стрелою соколу. Сильными руками Хррато разрывает птицу пополам. Отдаёт половину сестре. Тёплая кровь сокола исходит паром на морозе, течёт по рукам. Они быстро рвут мясо птицы сильными зубами. Жуют и глотают. Кости сокола трещат.

Сокол съеден, перья летят по степи. Плабюх слизывает кровь птицы с рук брата.

— Сестра, солнце дня родилось. И поднимается к троб. Значит, они в пути.

— Мы успеваем, брат. Я ведаю.

Из своих заспинных трпу достают они одежду свою, сшитую из шкур двух убитых ими баргузинских леопардов. Плотно обтягивает пятнистая шкура их стройные тела.

Сильные, быстрые, подходят они к лошадям своим. Кони из живородящего пластика, чёрные, новые, с мотором сильным от Nissan. В городе у сонных похищены. Быстрые лошади, умные. Вскакивают Хррато и Плабюх на них. Бьют коней пятками в пластиковые бока:

— Айя!

— Айя!

Кони несут по степи Плабюх и Хррато. Морозный звенящий воздух расступается. Ветер февральский поёт в углах луков, торчащих из заплечных трпу, свистит в ушах, поросших белой мелкой шерстью.

Белые брат и сестра спешат, не торопясь. Они уверены, что всё случится вовремя. Как и всё в их жизни.

Они знают свои желания.

Они ведают время событии.

Они умеют убивать сонных и жестоких.

Двенадцать лун, как близнецам исполнилось двадцать земных лет. Двадцать лет назад в лесу возле Барабинских болот родила их мать, Цбюххр. После того как обнаружилась её беременность, она была изгнана из страны чернышей. А это страшнее смерти. Но черныши не знали, что альбиноска Цбюхрр беременна от гладкокожего существа — человека. Великое преступление! Если бы черныши знали это, ее привязали бы к гигантской ритуальной мохавте, сложенной из многих тысяч деревянных копий орудий власти гладкокожих. И сожгли бы вместе с мохавтой. Из чернышей никто не признался, что был с ней. Да и не было такого черныша. Она тоже не назвала своего бркэ, хотя ей давили горячими камнями ноги и погружали голову в болотную воду. Старейшинами было решено, что преступник, совершивший фрта с альбиноской, — безумец, рано или поздно сам сознаётся в своём преступлении. Её изгнали, облив нечистотами. Она четыре дня и четыре ночи шла на восход солнца и вскоре в лесу нашла брошенный домик гладкокожих, с иконами бога человеческого и скелетом отшельника. Там Цбюхрр обустроила своё жилище. От человека остались орудия его жизни: топор, лопата, пила, буравы, стамески. Всё — железное, страшное и неприемлемое для чернышей. Первое, что сделала Цбюхрр, — сбила с топорища рубящее железо, закопала в землю. Набрала подходящих камней, расколола один, обточила и изготовила каменный топор, человеческое топорище используя. Из камней наделала острых ножей. От человека волчья шуба осталась. Из той шубы сделала Цбюхрр детскую колыбель. От человека в домике печь осталась. Но черныши печами не пользуются. И котелками чугунными тоже. Закопала Цбюхрр всё страшное, железное в землю. Только всё деревянное оставила — кадку, ложки, толкушку. Обустроила в домике в углу очаг, разжигала огонь, искры из камней на мох высекая. Наполнила кадку водой, калила в очаге булыжники, клала в кадку, варила себе броц с корешками, луковицами цветов лесных. Клала в броц и живность, что попадалась: мышей, кротов, ежей, змей. Пару раз убивала камнями зайцев, один раз — белку. Вялила их вкусное мясо на солнце, на зиму припасая. Провела лето, запасшись корешками, грибами, орехами. Собирала ягоды лесные. Пила ключевую воду. Ложилась в траву и слушала детей своих в животе. Сразу поняла она, что будет двойня. Поэтому и колыбель из волчьего меха пошире сделала. Пела детям песни. Лепила из глины лода, расставляла на животе, совершала струб. Готовилась. А в последнем месяце лета, утром ранним родила их. Откусила новорождённым пуповинки, обмыла детей в ручье. Положила их в волчью колыбель. Стала смотреть их. Белые, как и она сама! Брат и сестра. Красивые, мягкие, тёплые. Глаза, как у Цбюхрр, цвета неба ночного. Пока ела плаценту свою, как положено, решала, какие имена новорождённым дать. Она и раньше об этом задумывалась, но не знала, кто родится: две женщины, двое мужчин или вот — мужчина и женщина. У чернышей имена детям полагалось составлять из имён родителей. У Цбюхрр отца звали Охррте, а мать — Дцбюноп. Вот и назвали её Цбюхрр. Никто из них не был альбиносом. И их родители тоже были рождены нормальными чернышами. А Цбюхрр уготовано было выродком появиться на свет. В стране чернышей альбиносов не убивали, как слабых или больных. Их оставляли как рабочую скотину: лишние руки всегда нужны. Но выродкам белым потомство запрещено было иметь под страхом изгнания. Закон нри. А это страшнее смерти. Изгнание — это внешний мир, где живут и правят гладкокожие. Мир страшный, непонятный. Железный. И очень злой.

Съела Цбюхрр свою плаценту вкусную, запила ключевой водой.

И дала детям имена: Хррато и Плабюх. Ибо имя гладкокожего отца их — Платон — она запомнила. На всю жизнь.

И началась жизнь втроём. Счастливая жизнь! Дети росли, сил набираясь. Кормила их Цбюхрр сперва молоком своим, потом варила им густой броц из кореньев, луковиц и вяленого мяса, толкла толкушкой, кормила малышей. Росли они быстро, мать свою радуя. Пролетел первый год, как кулик болотный. Второй — как цапля. Третий — как орёл. За это время совсем освоилась Цбюхрр на новом месте. По ночам на охоту выходила с копьём и топором каменным. И не было такого дня, чтобы дети её мяса не ели. Кто только не пал от копья и топора Цбюхрр: зайцы, лисы, птицы разные. Однажды напала на кабанов. Кабаниху молодую копьём пронзила, но большой кабан-секач за ней погнался, загнал на дерево. Там и просидела до рассвета. По следу кровавому нашла кабаниху мёртвую, притащила домой. Мясом вкусным запаслась на год: вялила, солила в