На этих трёх языках Лена и Ксиобо общались между собой. Дети знали только язык чернышей.

Вид беленьких близнецов удивил и развеселил Лену. Она ещё не встречала таких людей.

— Вы кто? — повторила она с усмешкой вопрос Ксиобо.

Дети молчали, глядя на маленькую женщину. На ней была необычная одежда.

— Я — Лена, — произнесла она, кладя себе ладонь на грудь.

Близнецы молчали.

— Я Лена, — повторила она и рассмеялась.

Она вообще смеялась и хохотала часто и по любому поводу.

— Лена, — повторила она, шлёпнув себя по груди.

Шагнула ближе и положила ладонь на кожаную грудь Хррато:

— Ты кто?

Хррато молчал.

Лена заметила, что уши и шеи у детей тоже в мелкой белой шерсти. Она положила ладонь на грудь другого ребёнка.

— Плабюх, — вдруг произнесла та.

— Плабюх?

— А ты? — Лена снова положила руку на грудь мальчика.

— Хррато, — ответил тот, подумав.

— Хррато! Прекрасно! Плабюх, Хррато! Лена!

Дети повторили свои имена.

— Вот и познакомились, ебёна мать! — рассмеялась Лена своим верещащим голоском.

Она была виртуозной матерщинницей и сыпала русским матом походя, как горохом, даже когда говорила по-китайски и по-алтайски. Близнецы ели её глазами. Помимо льняного платья, на ней были разноцветные бусы, серебряное индийское шейное ожерелье, иранские серьги с бирюзой, браслеты на руках, золотые кольца.

— Кто они? — спросил Ксиобо с террасы.

— Не знаю! — заверещала она в ответ. — Непонятные имена! Парень, девка! Близнецы! Смешные!

— Казахи?

— Нет!

— С юга?

— Хер их знает! Альбиносы! Красивые! — Она шлёпнула Хррато по груди.

— Пусть подойдут.

Лена взяла детей за плечи, кивнула в сторону дома своей маленькой головой, оплетенной двумя черными косами:

— Пойдёмте, альбиносики!

Дети стояли, разглядывая её украшения.

— Пойдёмте же, засранцы фиолетоглазые! — Лена подтолкнула их.

Дети не шли.

— Там огромный, — сказал Хррато Плабюх. — Вдруг он нас съест? Плабюх молчала. Гигант Ксиобо сидел, прихлёбывая из своей чаши.

— Он её не съел? — спросила недоверчиво Плабюх.

— Да что же это за язык, ебать вас орлом?! — Лена шлёпнула руками себя по бёдрам.

Этот жест, который часто делала умершая мать, успокоил Плабюх.

— Пошли, пошли! — Лена снова подтолкнула их.

— Она зовёт, — сказала Плабюх. — Но тот очень большой.

— А она маленькая, — сказал Хррато. — Меньше нас. И он её не съел.

Это слегка успокоило Плабюх.

— Пойдём? — спросила она.

— Пойдём, — ответил Хррато.

— А если он захочет нас съесть?

— Тогда я проткну ему глотку.

Он сжал копьё.

Трое пошли к дому…

— У меня очередь. — Подошедшая официантка прервала чтение.

— Понял. — Старик закрыл книжку, полез в карман, достал два юаня.

— Хватит одного.

— Благодарствуйте! — Он отдал юань официантке, развёл большими руками перед Алей. — Люди не только книжками питаются, ничего не поделаешь!

Официантка коснулась пульта, книжка «Белые дети» на пружине взвилась вверх и пристала к потолку.

— Пошли деньги зарабатывать на твой билет! — Инвалид слез со стула, завозился внизу, угрожающе сотрясая весь стол, и вскоре уже ехал по проходу, отталкиваясь утюгами.

Аля встала и пошла за ним.

Когда инвалид вкатился в тёмный тамбур, за которым были ещё два вагона третьего класса, он повернул своё массивное лицо к Але:

— Вот что, есть одна идейка. Раздевайся!

— Как? — не поняла Аля.

— Догола!

— Зачем?

— Устроим с тобой маленький цирк. Не бойся, тебя никто не тронет.

— Зачем?

— Не «зачем», а раздевайся! — Он настойчиво тряхнул бородой. — Хочешь, чтобы на бролет… то есть на билет подали?

— Хочу, дедушко.

— Тогда раздевайся! А то ссадят тебя в Цитайхэ. Живо!

В холодном тамбуре Аля сняла куртку, стянула свитер, джинсы. Старик забрал у неё одежду.

— Сапоги, трусы, тамайку… то есть майку, всё давай!

Аля сняла с себя всё, что было, отдала инвалиду и встала босыми ступнями на рифлёный, заиндевелый пол тамбура. Она была прекрасно и уж совсем не по-детски сложена — стройная, юная, с маленькой девичьей грудью. На лобке у неё росли тёмные волосы. Как и лицо, её девичье тело было совершенным. Только ступни и кисти рук были совсем не как у девочки, а женские, взрослые. Старик засунул одежду Али в мешок, положил себе под живот.

— А теперь — садись мне на плечи.

Аля полезла по инвалиду, как по ватной горе, пахнущей бездомным инвалидом. Села ему на плечи, опершись коленями:

— Так?

— Да не так!

Он схватил её за ноги, помог. Она села, обхватив ногами его шею.

— Вот так! А теперь — вперёд!

Он оттолкнулся утюгами от пола и въехал в вагон. За окнами уже возникли зимние сумерки, и в вагонах поезда зажгли свет. Неспешно покатив по проходу, старик почти нараспев заговорил своим зычным голосом:

— Любовь людьми правит! Любить — не мёд водой разводить! Люби, Ваня, пока поджечь хочется! Красивая девка — для любви припевка! За хорошую любовь и убить не жалко! Вера горами двигает, а любовь — людьми!

Те пассажиры, что не спали, с интересом уставились на необычную пару. Раздались смешки и одобрительные восклицания. Инвалид сбавил ход. Народ оживился:

— Во чудилы!

— Эт что, внучка твоя?

— Погоди, дай разглядеть!

— Красавица, ты откуда и куда?

— Сяоцзе[9], а ты даёшь? Почём?

К Але потянулись руки, стали трогать и щипать.

Инвалид остановился и возопил громогласно:

— Покажи, дочка, добрым людям крану… то есть рану свою боевую!

Аля подняла руку с отсечённым пальцем вверх.

— В Ши-Хо зацепили её! Зверски пытали её! Невинной она оказалась! А рана навеки осталась! Билет до Хызыл Чар ей нужен! Подайте те, кто с милосердьем дружен!

Он протянул свою шапку.

В шапку стали бросать мелочь.

— Девк, они тебя голой выпустили?

— Изверги, бля…

— Насильничали, поди?

Инвалид объяснил нараспев, гневно тряся белой бородищей:

— Вышвырнули голой и голодной! Отсекли ей бальчик… то есть пальчик подлецы! Ни отца у ней, ни мамы родной! Нарожали извергов отцы!

Женщина набросила на плечи Али старый рваный платок:

— Прикрой срам, дочка.

— Да они так работают, на жалость давят! — раздался насмешливый голос.

— Конечно…

— Не пизди, мудло! Это бластер, походу видно!

Парень подошёл, взял Алину покалеченную руку, глянул на срез, понюхал:

— Точняк, бластер! Так что заткнись!

— Сволочи, что делают, а?!

— Это нормально. Допрос есть допрос.

— Тамен зонг ши жеян джян![10]

— ТТТи-Хо ёбаное…

Инвалид негодующе затряс бородой:

— Правду под лавку не запихнёшь, в таракан, в чемодан не спрячешь! Правда глаза ест, кривдой закусывает! Правдой добрый человек хворается, питается, а неправдой испражняется!

В конце вагона пьяный мужик стал целовать Але сперва руку, потом перешёл на плечи и спину. Друзья его с хохотом оттянули.

— Красавица! — выкрикивал пьяный.

В тамбуре инвалид подсчитал подаяние:

— Восемнадцать таньга, то есть юаней. Мы на верном пути, дочка!

В