— Да…

Катон прокашлялся.

— Опять же, Луций. Я отец, который еще не видел своего сына. Даже не знаю, как на это реагировать. Не знаю, что чувствовать по отношению к нему.

Катон поднял взгляд.

— Макрон, друг мой, я вообще не понимаю, что мне со всем этим делать. Когда мы были в Британии, я тосковал по Риму и хотел вернуться. Теперь же, когда мы здесь, я уже не чувствую себя дома. Мне ничего не остается делать, только тосковать, все так мрачно… прости.

Он виновато улыбнулся.

— Наверное, сейчас я напоминаю тебе того жалкого дрожащего новобранца, которого ты увидел холодным зимним вечером на границе у Рейна.

Макрон приподнял брови.

— Ну, я этого не говорил, но… ладно, давай, еще тебе налью.

Катон вздохнул.

— Думаешь, поможет?

— Кто знает? Но совершенно точно хуже не будет. Так ведь?

Катон с трудом усмехнулся, и они выпили еще вина. Затем Макрон заговорил снова:

— Парень, я тебя уже десять лет знаю. За эти годы тебе удавалось справиться почти со всем. Не было такой проблемы, которую ты бы не взялся решать и не решил бы. Знаю, сейчас совсем другое дело, и ощущается это так, будто какой-то ублюдок из тебя стержень вынул, но жизнь продолжается. И всегда будет. Юлия была чудесной девушкой. Ты любил ее больше жизни. Как твой друг я делю с тобой твое горе. Но у тебя есть сын, и ты ему нужен. А потом будут новые сражения, где я и легионеры, которыми ты будешь командовать, будут нуждаться в тебе. Понимаешь, что я пытаюсь сказать?

Макрон потер морщинистый лоб.

— Черт, я не мастак говорить. Совсем.

Катон улыбнулся.

— Ты сказал то, что нужно было сказать. Думаю, я тебя понял. Хоть и не уверен, что ты сам до конца понял.

Макрон нахмурился, раздумывая, как ответить.

— Ладно, остается только легионеров учить, — буркнул он. — По крайней мере, в этом я толк знаю.

— О да, в этом нет никакого сомнения.

Они снова замолчали. Макрон взял в руку сосуд и тряхнул. Внутри что-то еще плескалось. Он вылил остатки вина себе в чашу, выпил все вино залпом и со стуком поставил чашу на стол, облизывая губы.

— Тогда ладно. Хватит задницы просиживать. Давай-ка в путь отправляться.

Макрон и Катон ощутили охвативший столицу ажиотаж за несколько миль до того, как увидели стены города. Ведущая из Остии дорога была забита повозками, караванами мулов и пешими путешественниками, с нетерпением ожидающими празднества в честь разгрома и пленения короля Каратака. Хотя до самого празднования оставалось еще три дня, на Форуме и близлежащих улицах наверняка уже вовсю шло веселье. Скорее всего, поставили побольше торговых лотков с закусками и деликатесами, торгуют предметами роскоши, такими как специи и благовония с Востока, а также сувенирами в честь предстоящего празднества — поддельным кельтским оружием и доспехами, а также безделушками, якобы захваченными у друидов. Людям, отправившимся в столицу поодиночке и семьями, придется останавливаться на ночлег у друзей и родственников, тем же, кому не повезет, придется попросту спать на улицах, пока не закончится празднование.

Даже в лучшие времена Рим был многолюден и зловонен, и Катон мог лишь представить себе, насколько хуже станет в городе сейчас, учитывая приток зрителей и погоду. Дождя не было уже много дней. Практически всю дорогу по морю им пришлось жариться на солнце, и теперь это продолжилось на суше. Над дорогой в столицу клубились облака мелкой светлой пыли, мгновенно покрывавшей любую поверхность и раздражавшей глаза и глотки путешествующих. Но даже изнуряющая жара и пыль не могли лишить всех идущих по мощеной дороге воодушевления. Дав указания поверенному в Остии, чтобы их багаж доставили в дом префекта, Катон и Макрон шли пешком. Долгие годы походных маршей в доспехе и со снаряжением закалили их, поэтому они с легкостью обгоняли гражданских, которые с трудом топали по дороге.

Через некоторое время они остановились на обочине запруженной людьми и повозками дороги и сели на скамью в тени сосен. Там уже отдыхал опцион преторианской гвардии, возвращающийся из отпуска.

— С Британии, а? — спросил гвардеец. — Трудная там служба.

— Слабо сказано, — с чувством ответил Макрон, потирая припухший светлый рубец на ноге выше колена, после ранения стрелой в последней кампании. Зажившая рана все еще время от времени чесалась, и ее слегка жгло. Заметив это, гвардеец махнул рукой.

— Там заработал?

— Какой-то паршивец из охотничьего лука залепил. Чуть выше — и прикончил бы. Не самый славный конец для центуриона после двадцати с хвостом лет службы, скажу я тебе.

Макрон усмехнулся.

— В конце концов, мало кому из нас удается уйти в мир теней в блеске славы. Десять к одному, что случается какая-нибудь глупая травма или болезнь, гонорея, например, и все. И возможностей к этому хоть отбавляй. Будь у меня выбор, я бы гонорею предпочел.

— Правильное решение, — со смехом ответил гвардеец и протянул руку. — Гай Ганник, командир.

Макрон представился сам и представил Катона, а затем прополоскал рот водой и сплюнул в сторону.

— Конечно, вам-то, лентяям-преторианцам, гонорея — самая большая опасность для жизни и тела. Поверь мне, из личного опыта говорю.

Ганник приподнял брови.

— Служил в гвардии?

Макрон почувствовал, как Катон напрягся. Пару лет назад они оба служили в гвардии, когда участвовали в тайной операции. Из тех, какие лучше всего забыть сразу же, как дело сделано. И Макрон решил замаскировать свою оплошность бахвальством.

— Да ладно тебе! По всей Империи легионеры знают, какая непыльная у вас служба. Шататься по Риму в белых тогах и туниках, лучшие места на играх, первые в очереди на любой раздаче серебра, когда император решит вознаградить армию. Ведь я прав?

Ганник счел за лучшее кивнуть.

— Самое большее, куда вас посылают, так это тихо избавить империю от тех, кто перешел дорогу императору, его жене или даже этим его вольноотпущенникам.

— Вот уж точно, командир, — мрачно ответил Ганник. — Скажу я тебе, в последние месяцы такого хватало.

— А? — переспросил Катон, наклонившись в его сторону. — Что же тут происходило?

— Все эти его два грека-вольноотпущенника, Паллас и Нарцисс. Сколько себя помню, грызутся за то, кто главнее будет. Но раньше это происходило без особого кровопролития. А сейчас император стареет, и возникает вопрос, кто будет следующим. Паллас хочет посадить на трон Нерона, своего воспитанника, а Нарцисс надеется на молодого Британика. Они оба понимают, что Клавдий долго не протянет. Особенно если в этом жена его посодействует, Агриппина.

Гвардеец оглянулся по сторонам и заговорил тише: