— Лоза нашептала, что у нее и Палласа все на мази. Как ни крути, она хочет использовать его влияние, а он хочет остаться единственным из советников Клавдия при власти, когда Нерона оденут в пурпурную тогу, что, скорее всего, и случится. Но я вам этого не говорил.

— Понимаю, — ответил Катон. — Значит, дело к развязке?

— Верно. Нарцисс использовал своих агентов, чтобы пришить сторонников соперника, а еще сенаторов, близких к Агриппине. А она и Паллас давят на старика, чтобы тот выбрал наследником Нерона, а не Британика, и стараются избавиться от сторонников Британика, чем больше, тем лучше.

Гвардеец покачал головой.

— Скажу я вам, тут настоящая кровавая баня была. Можете себе представить, теперь в Риме все на грани. Лучше вам было другое время выбрать, чтобы домой вернуться. Конечно, поскольку вы люди военные, вам несколько проще, чем остальным. Если хотите моего совета, то держитесь подальше от сенаторов и их интриг. А самое важное, держитесь подальше от этих двоих ублюдков, Палласа и Нарцисса.

Катон и Макрон быстро переглянулись. В прошлом именно Нарцисс вынудил их выполнять тайные поручения. У Катона были все основания ненавидеть императорского вольноотпущенника, но еще больше у него было оснований ненавидеть и бояться Палласа, который в свое время организовал заговор, чтобы убить императора, а заодно с ним и Катона с Макроном.

Ганник откинул клапан вещмешка и достал оттуда буханку хлеба и кусок вяленой свинины.

— Разделите со мной еду, господа? У меня не слишком много, но сочту за честь.

— Благодарю, — ответил Катон, протягивая руку.

Ганник отрезал ему изрядный ломоть хлеба и оторвал полосу вяленого мяса. Затем угостил Макрона, и они некоторое время молча жевали, глядя на людей и запряженные мулами повозки и фургоны. Потом Ганник прокашлялся и хлебнул из фляги.

— Позволю себе спросить: вы в отпуску?

— Так точно, — ответил Катон, решив, что не следует становиться предметом ненужного обсуждения среди товарищей Ганника. — Немного отдохнем и расслабимся в ожидании нового назначения.

— Наверное, родные вас ждут не дождутся обоих?

Катон кивнул.

— У меня сын. А вот у Макрона мать, как это ни смешно, в Британии.

— Правда?

Гвардеец с интересом поглядел на Макрона.

— Что же может делать достойная римская женщина в такой варварской дыре?

— Долгая история, — ответил Макрон с набитым ртом. Проглотил. — Если коротко, то у нее в Лондинии питейное заведение. Половина доли — моя. Так что в Риме у меня родни нет, но, смею сказать, я нахожу способы чувствовать себя тут как дома.

Они закончили есть, и Ганник отправился искать место в тени, чтобы поспать на сытый желудок, а Катон и Макрон пошли дальше. Дневная жара была ужасающей, и вскоре пот уже ручьями тек по их лицам. Они шагали миля за милей, минуя аккуратные фермы по обе стороны дороги. Потом солнце начало клониться к закату, а дорога обогнула небольшой холм, и они увидели в паре миль впереди пригороды столицы, покрывающие землю сплошным покрывалом красных черепичных крыш, над которыми возвышались храмы и дворцы. Они оба уже много раз видели это, но у Катона всякий раз немного учащался пульс при взгляде на столицу величайшей в известном им мире империи. Восседающий в величественном дворце, возвышающемся над Форумом, император и его приближенные властвовали над миром, простирающимся от безбрежного Океана до засушливых пустынь Востока. Над людьми всех цветов кожи и всех уровней цивилизованности и варварства, которые были подданными Рима и подчинялись его законам. А на таких людях, как он и Макрон, лежала обязанность защищать границы этой огромной империи от племен и царств, взирающих на нее с завистью и враждебностью.

Катон отвел друга немного в сторону, чтобы остановиться, вытереть пот со лба и насладиться зрелищем. Они выпили воды из фляги Макрона. Где-то среди этого множества плотно стоящих домов стоит и его дом, тот, который он мечтал разделить с Юлией, тот, где они должны были вести свою семейную жизнь. Но теперь она мертва, и, без сомнения, ее прах лежит в небольшой урне, стоящей в нише в холодном семейном склепе ее отца, сенатора Семпрония. Все, что осталось от полной жизни умной и отважной женщины, завоевавшей сердце Катона, — их единственный ребенок. Именно рождение Луция фатально подорвало здоровье Юлии, что и привело к смерти. Катон опасался, что его будут раздирать противоречивые чувства, отцовская любовь и обида на того, кто стал причиной смерти любимой женщины. Скоро он обнимет сына, которому уже больше двух лет.

— Пошли, брат, — тихо сказал ему Макрон. — Уже недалеко.

Катон не ответил.

— Ты уверен, что готов пустить меня на постой в своем доме? Если хочешь какое-то время побыть один, я тебя пойму. Тебе нужно время, чтобы привыкнуть к мальчику и пережить свою скорбь по Юлии.

Катон тряхнул головой и попытался сделать бодрое выражение лица.

— Нет. Хватит мне уже скорби. Можешь пожить у меня. Осмелюсь сказать, мне пригодится твое общество.

— Тогда ладно. Но предупреждаю тебя. Я нагулял хороший аппетит и способен съесть все припасы. Я голоден, чертовски голоден. Чем скорее мы скинем мешки и устроимся на ночлег, тем лучше.

Они снова вышли на дорогу. Стало смеркаться, последние лучи солнца освещали холмы и город теплым светом, но повозки и пешеходы не останавливались, продолжая двигаться к великому городу, предлагавшему в обмен на пропитание развлечения и наслаждения, которые влекли к себе десятки тысяч путешественников. С наступлением темноты на городских стенах зажглись факелы, загорелись огни в городских домах и костры у ворот там, где остановились на ночлег другие путешественники. Они сидели вокруг у костров, слышались пение и смех, все наслаждались вечерней прохладой.

Катон и Макрон непреклонно двигались вперед. Прозвучал сигнал горна, возвещая о наступлении первого ночного часа, и они дошли до высоченных Раудускуланских ворот. Показали опциону свои военные жетоны, чтобы не платить за вход в город, и вошли. Они не были в Риме уже почти три года, и вонь клоак, порченых овощей и кислый запах гниения на мгновение показались им невыносимым. Виа Остия в черте города проходила через Авентин, густонаселенный район, состоящий из ветхих многоэтажных домов, более высоких, чем в Остии, и нависающих над улицами. Местами на стенах домов висели светильники, слабый свет струился из окон и дверей. Двое легионеров шагали по тротуару, возвышающемуся над уровнем мостовой. На улице еще было много народу, они сновали туда-сюда, уворачиваясь от грохочущих по изрезанной колеями мостовой повозок. Катону не слишком нравилось, что они выделяются в толпе своими военными туниками, но, похоже, никто не обращал внимания ни на него, ни на Макрона.

И это пробудило в нем привычное чувство обиды. В Британии он и Макрон командовали сотнями легионеров, которые уважали их как людей и как командиров. Боевые товарищи, проливавшие кровь и отдававшие свои жизни за то, чтобы эти люди в Риме могли спать спокойно, не опасаясь никаких врагов и наслаждаясь плодами военных побед римской армии. Но в Риме почти ничего не знали о том, как тяжело достались Макрону, Катону и другим легионерам эти победы на земле Британии, о них почти не писали в ежедневных объявлениях на Форуме, да и то, что писали, люди читали очень редко. Для толпы они были все равно что невидимы. Это разочарование лишь еще больше отяготило ему сердце. Миновав высоченную стену Большого Цирка, они начали спускаться к Форуму.