не он.

Есть объёмы. И медь он, и никель

Продаёт. Нынче цены на пике.

Но потом ещё больше взлетят.

Ехать надо». «Ну, что ж, поезжайте, –

Нам Заманский сказал, — порешайте

Все вопросы, и сразу назад!»

Прилетели. Пурга — снег и ветер.

Вот уже мы в его кабинете.

Он не глядя кивнул: можно сесть

…Он зевал и чесал свою ногу,

Мы ему: «Купим дорого, много.

Платим сразу. Наличные есть».

Я знал от Димки: он умом не блещет,

Но всех нюансов не предугадал,

Тут сюр пошёл такой — ещё похлеще,

Что я тогда в колхозе наблюдал.

Нас этот Зайцев нехотя дослушал,

Потом минуты три чего-то ждал,

И, кажется, прочистил даже уши.

А после встал и вышел. И пропал.

Ну, мало ли куда отходят люди,

Прошло уже почти что полчаса,

Но нет его. «Сегодня и не будет», –

Какие-то раздались голоса.

У нас уже душа дымилась в теле,

Несладко ей там было, в том дыму,

Нас местные снабженцы пожалели,

Случайно заглянувшие к нему.

От них мы и узнали по секрету:

Традиция такая, много лет –

Что, если он поймёт: отката нету,

То просто покидает кабинет.

Как? Просто молча? встал вот так и вышел?

Ни слова никому не говоря?

Ну, да, мол, из ума-то я не выжил –

Базарить с дилетантами зазря!

Читатель, пей за нас, за бизнесменов,

За Лёнькиных весёлых дружбанов,

А не за этих вот олигофренов,

Зажравшихся и жадных кабанов!

Люби её, Россию молодую,

И, если ты стоишь, то лучше сядь.

Я с этих строк тебе рекомендую

Особенно внимательно читать.

-22-

Мы вернулись ни с чем, рассказали,

Как там было оно, все детали, –

Лёнька белый, как скатерть, как мел,

Нам по рюмке с усмешкою налил

И кофейником в шкаф засандалил –

Верный признак, что он озверел!

Он до завтра уже не остынет.

Он сказал: «Предлагаю отныне

Болт с резьбой на торговлю забить!»

И в его непростой подноготной

Этот пункт ключевой, поворотный

Никогда мне уже не забыть!

Он глазами сверлил наши лица:

«Сколько можно вот так вот крутиться?

Надо глубже, ребята, копать,

Мы покажем, кто в доме хозяин,

Мы стратегию в корне меняем:

Я заводы хочу покупать!

Хватит к ним на поклоны мотаться,

Ждать, терпеть, психовать и метаться.

Тушим свет. Задуваем свечу.

Все заводики эти, коптилки,

Время к чёрту сметёт, как опилки, –

Это я быть заводом хочу!

Я слышал много раз, что время лечит,

Но в нас какой-то гвоздь как будто вбит,

И по итогам нашей личной встречи

Товарищ Зайцев нами не забыт.

Он номер первый — вот его награда –

В секретном списке. Он теперь у нас

Персона под названием нон-грата,

Сказать по-русски — просто пидарас!

Диагноз это, хобби ли, призванье,

Ему чего? Живёт и будет жить.

…Заманский нас позвал на совещанье

Рабочие вопросы обсудить.

Он пробежался быстренько по смете

Ремонтных в нашем офисе работ

И заявил: «А вот теперь о смерти,

А также и о жизни речь пойдёт».

Своею специфической повесткой

Он даже нас немного удивил.

«Да сколько же ворья в стране советской,

Да лично сам бы всех передавил!

Ну как таких назвать? — кричал он, — суки!

Иначе их никак не назовёшь,

Способных вытворять такие штуки,

Да только тлен в душе от этих рож!

И мы в своей торговой ипостаси –

Словечко вдруг ввернул он, как шуруп, –

Вообще никто в безликой этой массе,

И бизнес наш — почти ходячий труп!

Мы всё по кругу бегаем, как пони,

И всё плывём, плывём, как рыба в сеть.

Заводы — это жизнь, — сказал нам Лёня, –

А вот товарищ Зайцев — это смерть!

-23-

Я о смерть не желаю мараться,

Да и вам не советую, братцы, –

Вот она, моя красная нить,

Аж мозги от неё цепенеют, –

Мертвецы ничего не умеют,

Только хапнуть и брюхо набить,

И беситься с похмелья и с жиру.

Хоть там ранги у них и ранжиры,

Но по сути — сплошное родство.

Все равны — и последний, и первый –

Там внутри лишь могильные черви.

Гниль одна. Больше нет ничего.

Что сказать вам? Ребята, живите!»

И один наш чувствительный зритель,

Коля Пронин, умнейший пацан,

Методично в кладовке нажрался,

Потому что опять испугался.

Я сказал: «Плохо кончишь, Колян!

От стакана, к примеру, осколок

Отгрызёшь, и знакомый нарколог

Сочинит про тебя некролог,

Мол, такой-то тогда-то родился,

Честно жил, честно пил, и допился.

Догулялся. И в этом итог».

Но хватит уж про эту безнадёгу,

А то я буду выть, как волк во тьме.

Читатель, помнишь нашу недотрогу,

Что может числа складывать в уме?

Вот говорят, что нет огня без дыма,

Но Катька вся сама горит в огне!

Подальше ей от всякого интима

Мы кабинет нашли на стороне.

У Катьки никакой в кармане фиги

И в голове сплошная чепуха,

Но мы её в кирпичный старый флигель

Отправили подальше от греха.

На выселки, к далёкому ангару,

Где Сашка, наш невидимый герой,

С Андрюхою, дружком своим, на пару

Ремонтом сложным занят день-деньской.

Он сразу же какую-то ириску

Ей подарил, мол, жуй и уходи,

Не до тебя. Но вспыхнувшую искру

Он где-то ощутил в своей груди.

От флигеля до Сашки метров сорок,

Всё рядом. И она ему в обед

Картошку начала носить и творог,

А после даже суп и винегрет.

Не то, чтобы уж прима-балерина,

Да так она себя и не вела,

Но всё же эта наша Катерина

Довольно симпатичная была.

У Сашки, и мне это не приснилось,

Глядевшего на Катькин внешний вид,

Сетчатка глаза даже изменилась –

Болела, а теперь вот не болит.

-24-

Он в нирване какой-то, истоме

Плыл как будто уже, в полудрёме,

А куда, для чего, не поймёшь.

Раньше этого с ним не бывало,

Чтоб любовь с головой накрывала.

Я вздыхал: что сказать, молодёжь!

Всё же Сашка — технарь высшей марки.

Он с приятелем принял по чарке,

Черканул на листке пару схем,

И, собрав кой-какие детали,

Монорельс изготовил из стали,

Сам сначала не зная, зачем.

«Саш, чего это, как бы, такое?» –

Катька тонкой взмахнула рукою.

Он сказал: «Как чего? Агрегат!

Чтоб в окошко твоё на тележке

Пастилу присылать и орешки,

Чай