Добыв колодезной воды, я руками — больше так не буду, честно! — раскрошила корневище мыльнянки в алюминиевую миску. И только потом опомнилась, что свое яркое зеленое пальто я так и не сняла.

Пожалуй, надо найти менее маркую повседневную одежду. А нарядную обновку следует приберечь для встречи с друидом.

Почему-то при одном только упоминании этого мужчины мое сердце сжималось, а под кожей растекались ледяные ручейки страха. Сомнений быть не может: Анастасия его боялась. Но отныне я — не она и все ее страхи меня не касаются.

Приободрив себя таким образом, я высыпала в кастрюлю корневища мыльнянки и залила их водой. И только теперь опомнилась, что не проверила самое главное: есть ли в керогазе топливо. Я приоткрыла бачок, и мгновенно меня окутали особенно густые пары керосина, которым благоухал этот старый гаджет.

Я чуть наклонила агрегат, и поверхность горючего засветилась маслянистыми разводами. Опустила крышку, плотно закрывая бачок, и спичками, которые лежали здесь же в основании керогаза, зажгла огонь. И стала дожидаться кипения, чтобы убавить пламя.

Глухие шаги в гостиной заставили насторожиться. Пусть теперь я знала слабое место Игната, но все равно лучше быть начеку.

— Почему, окаянная, тебе в городе не жилось? — вывело меня из задумчивости угрожающее рычание дядюшки. Он прошел вглубь кухни и остановился напротив меня, сидящей на корточках около керогаза.

Ответить мне было нечего, и я молча пожала плечами.

— Что у нас с керосином? В бачке его на дне, — перехватила я инициативу и перевела разговор на более безопасную тему. — И этот стеклянный ящик в углу не слишком ли много места занимает?

— Стеклянный ящик, как ты выразилась… — настороженно произнес дядюшка. — Это самое ценное, что осталось в этом доме. Ясно тебе?

Определенно, я сглупила и спросила не о том. Но слово не воробей, и теперь мне оставалось лишь наблюдать, как щеки Игната заливает алой краской, а его глаза озаряются той самой безуминкой, которую я видела час назад.

— Совсем дурой стала в своих столицах!

Я никак не прокомментировала это заявление. Лишь продолжила поглядывать то на Игната, то на кастрюлю.

— Магия покинула наш дом и поселок, — отчеканил он подрагивающим голосом. — Я каждый восход и каждый закат молюсь Святому Хранителю Леса, чтобы он простил тебя, дуру.

— Ничего не понимаю… — тряхнула я головой, прогоняя недоброе предчувствие. — За что меня прощать?

— Ты, видать, хорошо головой в подвале приложилась, — издевательски процедил Игнат. — Это по твоей милости мы электричеством да керосином перебиваемся.

— Я ничего не делала, — мотнула я головой.

— Да что ты говоришь? Еще скажи, что это не ты, поганка неприкаянная, мне с полчаса назад тьмой угрожала!

И он, словно призывая в свидетели высшие силы, взмахнул руками.

Глава 5

Игнат потоптался немного на кухне и с пробирающим до глубины души вздохом вышел в гостиную. А я с тяжестью на сердце продолжила варить мыльнянку. Потом отключила пламя, сняла кастрюлю с конфорки и поставила ее остывать в угол.

— День добрый! — Дверь со щелчком отворилась, и в гостиную несмело заглянула сухонькая женщина средних лет. — Есть тут кто живой?

Звонкое приветствие коротким эхом разлетелось по гостиной, отчего пустота и заброшенность дома ощутились особенно остро.

— Здравствуйте, — ответила я неожиданной гостье.

Хотя что значит неожиданной? Поселок — это не город. Здесь двери запирать не принято и соседи спокойно ходят друг к другу домой без предупреждения.

— Коровка моя, дурница, захворала. Я ее с зимы из хлева выпустила, а она как заскачет по двору, от радости-то. Как только ноги не переломала!

— Целые ноги — это хорошо, — подбодрила я сельчанку. — И что случилось потом?

— Бедовая она у меня. Шкуру на брюхе располосовала. Кровищи было, ой-ей-ей.

И, выражая всем своим видом нерешительность, женщина замолчала.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Олимпий Ладиславович воду давал особую. Я той водой корову напоила, и не кровила она больше. Может, осталась еще та́я вода?

Надежда, прозвучавшая в ее голосе не оставила бы равнодушным даже циника. Что уж про меня говорить. Тем более я уже успела сообразить, о какой воде идет речь. Но соглашаться не спешила.

— Сколько лет вашей корове?

Как бы мне ни хотелось сделать первый шаг для налаживания отношений с односельчанами, но, если корова после лечения умрет от тромбоза, спасибо мне не скажут. И чем старше животинка, тем выше риск такой смерти.

— Молодая совсем, три года, — сельчанка поправила съехавшую на затылок косынку.

— Хорошо, я приготовлю для нее питье.

— Сколько грошей с меня?

— Нисколько, — покачала я головой и придала себе сокрушенный вид. — Мне нужны штаны и рубаха, можно старые, но чистые и целые. А я взамен вашу коровку буду весь этот год лечить.

— Добро! — кивнула она, и ее маленький подбородок заострился. Кажется, сделка оказалась выгодной для обеих сторон.

Мы вышли во двор. Дядюшка расхаживал вдоль забора. Рубаха на его сутулой спине трепетала на ветру, а сам он нервно теребил бороду. Завидев нас, он выпрямился и с деловым видом продолжил рассматривать забор.

— Совсем Игнат опустился, — вздохнула сельчанка, когда тот скрылся за яблонями. — Я перестала ему денег занимать, так он к Шурочке повадился ходить. Батрачит на нее за выпивку. А я помню его молодым, красивым. Завидный жених был.

Она на минуту замолчала.

— У меня, как Кузьма помер, полный шкаф одежды остался. Приходи, выберешь, чего приглянется.

— Спасибо! — живо отозвалась я.

Мы прошли через калитку и остановились на поселковой дороге.

— Как мне найти ваш дом?

— А что его искать? Вон моя изба, — показала она на синий