— А помнишь, как он ходил по городу босиком в венке и ночной рубашке?

— В тоге, а не рубашке. Тогда их оштрафовали за драку на премьере «Нерона» и сняли спектакль.

— А дудел в трубу на площади?

— Ну да, изображал глашатая, зазывал на «Двенадцатую ночь». Было.

— Можно, я скажу, — встрял в поток воспоминаний Монах. — Фосфор — это серьезно, это смертельный номер. Вербицкий — хулиган и творческая натура, но не идиот, и я никогда не поверю, что он устроил факел из собственного актера. Фосфор — это отвратительная вонючая дрянь, которая воспламеняется на воздухе, и черта с два потушишь. Хорошо, что выскочил тот парень с огнетушителем, а то были бы еще жертвы. Мы с тобой, Леша, в том числе.

— Ты считаешь, что это была не случайность?

— Если я прав и это все-таки фосфор… Господи, да какая случайность! Его нужно было где-то достать, развести, облить… тигриную шкуру или что там… не знаю, рассчитать, чтобы полыхнуло на публике. Понимаешь, что страшно: тот, кто это придумал, устроил зрелище! И какова ирония: идет «проклятая пьеса», а по ходу врезан другой спектакль, тоже проклятый, поставленный психом-убийцей. Театр в театре… кстати, любимый драматургический прием во времена Шекспира.

— Подожди, Христофорыч, ты хочешь сказать, что это заранее спланированное убийство?

— Хотел бы я ошибаться, — мрачно ответил Монах.

— Как-то не верится… — покрутил головой Добродеев. — Кому он мешал?

— Петя Звягильский был хорошим человеком, я знал его лет двадцать. Общительный, сердечный… пил, правда. А голос какой! — Митрич промокнул глаза полотенцем. — Горе-то какое, вот так сгореть почем зря…

— Он не сгорел, — сказал Добродеев, — у него случился обширный инфаркт, и вряд ли он понял, что происходит.

Митрич снова перекрестился.

Митрич убежал обслуживать новых клиентов, Монах и Добродеев остались одни.

— И знаешь, что самое интересное, Христофорыч? Ты не поверишь!

— Что?

— Виталя собирается повторить премьеру! — выпалил Добродеев. — Через две недели.

— А кто же будет Макбетом?

— А как, по-твоему? Ни один актер не согласился, сам понимаешь.

— Вербицкий? Отчаянный парень. Как Шекспир в свое время.

— Вот именно! Я ему сказал, что он искушает судьбу, а он говорит, что всегда держал судьбу за хвост и посмотрим, кто кого. Мол, не привык отступать.

— Достойно уважения. А коллектив не взбунтуется?

— Да они на него молятся, он для них гуру. А вообще, он везунчик, ему все сходит с рук.

— Связи?

— Дамы-функционеры питают к нему слабость… Ты же его видел! Спонсоры подкидывают. Он каменным лбом прошибает рутину, скандалит, валяет дурака, опошляет классику, но личность! Личность, Христофорыч. Безбашенная, но творческая. Знакомством с ним страшно гордятся.

— В каких вы отношениях?

— В самых. Что надо? — На лице Добродеева определилось выражение настороженности и любопытства.

— Я хотел бы посмотреть гримерку Звягильского. Можешь устроить?

— Она опечатана. — Монах выразительно шевельнул бровью, и Добродеев сказал после легкой заминки: — Решим, Христофорыч. Кстати, я дал в «Лошадь» материалец о Молодежном, хочешь взглянуть? — Он вытащил из папки листки с машинописным текстом.

Монах углубился в чтение. Статья была подписана уже известным читателю псевдонимом Лео Глюк, и там было намешано всего, разве только на сей раз обошлось без пришельцев. Другими словами, там было всякой твари по паре, как любит говорить друг детства Монаха Жорик Шумейко. А именно: история «проклятой пьесы», начиная с премьеры в семнадцатом веке; подробный перечень жертв среди актеров, посмевших покуситься; ведьмовство, мистика, «дьяволов огонь»; гром небесный, а также невидимая шаровая молния из параллельного пространства. А также много хороших слов о Пете Звягильском, которого автор хорошо знал, мир праху его. Материал был, что называется, пальчики оближешь. Он взрывал серые будни, бил в набат, заставлял вспомнить всякие дикие истории, имевшие место в жизни каждого горожанина — из тех, что пересказывают шепотом, оглядываясь при этом на темные окна.

— Хорошо, Леша. Красиво, — похвалил Монах и положил листки на стол.

Добродеев сделал вид, что смутился, махнул рукой.

— Да ладно тебе… А вообще, Христофорыч, что ты об этом думаешь?

— Это убийство, Леша. Однозначно. Тут скорее вопрос в том, зачем так демонстративно? На публике? Убийца прекрасно знал, что существует риск пожара со многими жертвами. Зачем?

— Ты уверен, что это убийство?

— Уверен. Я не вижу другого объяснения, случайность совершенно исключена.

— Ну и зачем так сложно?

— А затем, что здесь главное — не столько личность актера, сколько имевшая место публичность, понимаешь? Антураж! «Проклятая пьеса», Макбет — убийца короля, проклятия, ведьмы… то есть внушается мысль, что иначе и быть не могло, что-то должно было произойти. Предчувствие и нагнетание беды, понимаешь? Пьеса в пьесе. Таинственный режиссер хотел сказать нечто… передать некий месседж, как ты говоришь.

— Какой месседж?

Монах пожал плечами и не ответил.

— Ты сказал, пьеса в пьесе… по-твоему, он актер?

— Необязательно, Леша. Я бы смог, ты бы смог.

— Я? — удивился Добродеев.

— Ты. Равно как и любой человек, Леша, который поставил себе задачу. Который больше думает о том, что он выиграет, чем о том, что его поймают, и тогда будет больно. Что оперативники? Нарыли что-нибудь?

— Выворачивают наизнанку всю труппу, провели обыски. Запечатали Петину гримерку…

— Театр закрыли?

— Официально нет, но, сам понимаешь, спектакли до конца месяца отменили, объявили траур. У меня в голове не укладывается, кто мог… и как.

— «Как» мы уже знаем. Кто? Кто-то, кто был у него незадолго до выхода на сцену, кто проник незамеченным, облил шкуру и вышел. Возможно, чужой. Возможно, свой зашел поздороваться перед спектак-лем, пообщаться и пожелать счастливой премьеры. Вернее, сделал вид, что пообщаться, а сам выбрал момент, когда там никого не было. Облил, вышел и смешался с публикой. Сидел и смотрел. Где-нибудь поближе к выходу. Если знал расположение помещений, то, однозначно, бывал раньше.

— Не принято желать счастливой премьеры, Христофорыч. Это к несчастью. Ты не представляешь себе, какие они суеверные. А теперь вообще с катушек слетят. Ты говоришь, свой или кто-то, кто бывал раньше? Ты хочешь сказать, кто-то из знакомых и друзей? Там всегда шляется прорва народу.

— Возможно, но не обязательно. Любой служивый мог зайти: слесарь, электрик, грузчик…