симпатичной для бездомной. Он протянул ей бутылку, отломил кусок булки, целую давать не стал — не хватало, чтобы она его объела. Когда женщина завершила долгой глоток и откусила булку, он положил руку ей на ляжку.

— Потом доешь, — сказал он, заставляя собеседницу отвлечься от трапезы и привлекая к себе.

— Подожди, — остановила его она, — давай не здесь. Я знаю неподалёку заброшенный сарайчик с кучей соломы.

В любое другое время Дью соблазнился бы укромным, тёплый, а главное — мягким спальным местом, но сейчас он был так пьян, что идти вряд ли бы смог, даже если захотел, да ему и тут было хорошо. Поэтому он лишь отрицательно промычал, всё-таки прижимая к себе женщину и пытаясь в лохмотьях нащупать грудь. Внезапно незнакомка с силой отпихнула его и заявила:

— Либо идём со мной, либо ничего не будет! — и, не оборачиваясь, пошла прочь.

Дью, конечно же, и не подумал подняться и пойти за ней. Прикончив всё, что у него имелось, он забылся блаженным пьяным и сытым сном. И вот сейчас, под звук барабанящих по навесу капель, замёрзший и снедаемый ломкой, он сразу её узнал.

— Привет, — поздоровалась женщина, явно тоже узнав его.

— Я тебя тогда угостил! — сходу заявил Дью, уже потянувшись к стоящей возле неё бутылке.

Он ожидал, что она схватит и уберёт, но женщина лишь пожала плечами и подтолкнула бутыль к нему. От вида жидкости, заплескавшейся на дне, у Дью потекли слюнки. Он встал на колени и жадно припал губами к горлышку. Стоило алкоголю потечь по его языку, губам, гортани, и он почувствовал, как всё его существо наполняется счастьем. Спускаясь ниже по пищеводу, жидкость растекалась по его телу теплом и блаженством. Дью буквально выпал из объективной реальности. Однако сквозь пелену счастья он всё же почувствовал некоторое шевеление вокруг своей шеи. Кажется, незнакомка обнимала его. Сейчас Дью было плевать на столь желанные ранее плотские удовольствия с ней. Единственное, чего жаждала плоть, — это пить, пить, пить, пить! Именно в этот умиротворённом состоянии жизнь Дью оборвал массивный камень, с силой опустившийся на его затылок.

Глава 7

Вернувшись домой только под вечер, Эджер привёл в порядок своё рабочее пространство, очистив кисти от следов краски, сменив палитры на чистые, с замиранием сердца он развернул к себе портрет, опасаясь, что труды его работы улетучились с холста, но на этот раз всё было на месте. Художник так и оставил его лицевой стороной к себе и то и дело бросал взгляды, подмечая возможные несовершенства. Нужно сделать морщины на руках Моризы менее явными — лицо он изначально цензурировал, насколько это возможно, не теряя сходства, а вот про руки не подумал.

Даже укладываясь спать, он переставал думать о необходимых правках, а потому, стоило ему провалиться в сон, Эджер очутился за работой перед холстом. Но писал он портрет не статной женщины, а молодого улыбчивого парня, позирующего ему в модном костюме. Из окон мастерской лился мягкий и приятный солнечный свет, на душе у Эджера разливалось счастье. Внезапно парень, ещё секунду назад позировавший с высоко поднятой головой, схватился на неё и рухнул со стула. Эджер подскочил к нему, принялся тормошить, но юноша, очевидно, был мёртв. В ужасе он было бросился к выходу, но задержался глазами на холсте, где рисовал молодого человека, и ноги его подкосились. На картине был изображён он, лежащий на полу со впалыми щеками и, что самое ужасное, вырванными глазами. Тошнота подкатила к самому горлу. В голове осталась одна-единственная мысль — бежать! Прочь, скорее отсюда! Но стоило ему повернуться к двери, как на плечо легла ледяная рука. Эджер, собрав всю волю в кулак, резко крутанулся и… проснулся.

Липкий от пота, взвинченный, с бешено колотящимся сердцем, он сел на кровати, жадно хватая ртом воздух. За четверть века, что он жил на свете, таких правдоподобных кошмаров у него не случалось ни разу. И, несмотря на то что сон кончился, а Эджер оказался в безопасности полумрака мастерской, ощущение тревоги не покидало его. Сердце продолжало колотиться и вдруг пустилось в ещё больший галоп от ощущения чужого присутствия. На периферии зрения Эджер уловил неясное свечение, по спине, словно липкий слизняк, скатилась капелька пота. Медленно, практически оцепенев от ужаса, Эджер заставил себя повернуть голову. Кожа его тут же покрылась мурашками, а в горле застыл вопль ужаса. Ореол зеленоватого света окутывал холст. Портрет на нём был закончен. Одежда, поза и украшения оставались те же, но вот черты лица женщины изменились до неузнаваемости. Лицо было бледным, под глазами зияли чёрные тени, губы искривляла леденящая душу усмешка. Однако самым ужасающим было то, что портрет моргал! С расстояния, разделявшего кровать Эджера и портрет, в полной темноте было сложно утверждать наверняка, но Эджер не сомневался, что видит, как нарисованные веки опускаются и поднимаются. Внезапно половина лица принялась чернеть и удлиняться, и через секунду на него глядело нечто, бывшее наполовину женщиной, наполовину животными с вытянутой мордой и длинным заострённым ухом. Глаза портрета смотрели прямо перед собой, а так как мольберт располагался под углом к кровати, взгляд приходился не на него. Казалось, существо с портрета не видит Эджера, но, стоило тому зашевелиться, как голова повернулась, и одинаково ужасные животный и человеческий глаза пронизывающе вперились в него.

Вопль Эджера захлебнулся в резком движении, сотрясшем верхнюю часть тела. Глаза его резко распахнулись, по ним полоснул яркий дневной свет. Две руки сжимали его плечи, легко потряхивая, а знакомый голос вопрошал:

— Эджер, ты в порядке?

— Жером! — с облегчением выдохнул Эджер, окончательно приходя в себя.

За окном стояло раннее утро, и призраку ночного кошмара было не дотянуться до него сквозь свет дня.

— Что с тобой? — снова спросил Жером, выпуская его плечи из рук и помогая встать с кровати. — Ты же сам меня вчера позвал в гости! Проспал, что ли?

— Да, — смущённо сгребая в охапку повседневную одежду и стаскивая ночную рубаху, повинился художник.

Окончательно проснувшись, он вспомнил, как заходил вчера к старому другу и пригласил посмотреть, как выглядит его разработка в деле, ведь драгоценности на портрете были уже почти дописаны.

Жером с радостью согласился, и друзья договорились, что он зайдёт к девяти. Жером был единственным человеком, у которого имелся ключ от мастерской Эджера на разные непредвиденные случаи.

— Хорошо, что ты пришёл, — выдохнул Эджер, чувствуя, как не до конца успокоившееся сердце отбивает рваный ритм. — Я… эм… работал вчера допоздна и потому проспал.