— Что? — будто издеваясь, спросил ее уже знакомый голос.

— Амалия Яновна, не могли бы вы меня выслушать, — кашлянув, сказала Сима. — У меня есть только час, и возможно, я бы успела что-то сделать для вас за это время. Не знаю — сходить в магазин, или, может, пропылесосить квартиру… Раз уж я здесь, то позвольте… — она запнулась, не зная, что еще сказать. Ее собеседница тоже молчала. Возможно, прикидывала, а не воровка ли пришла к ней в дом, а может, вообще отключилась, оставив Симу договариваться с бездушным домофоном. Серафима потопталась на месте и, уже не рассчитывая на ответ, развернулась, чтобы убраться восвояси. Именно в эту минуту раздался писк открываемой двери.

Серафима вошла в подъезд и узрела облицованный бежево-розовой матовой плиткой пол, ряд аккуратных почтовых ящиков на стене и деревянную кадку со здоровенным фикусом у зарешеченного подъездного окна. По обе стороны от широкой лестницы находились две двери. Рядом с одной из квартир стоял огромный кованый сундук.

«Картошку, что ли, в нем хранят?» — удивилась Сима.

Стояла такая тишина, что ей стало не по себе. Заходя в свой подъезд, Сима могла моментально определить, что соседи варят на обед, какой сериал смотрят и у кого из детей выходит двойка за четверть. Здесь же было слышно только жужжание мухи, попавшей между оконными рамами.

Поднявшись на второй этаж, Серафима подошла к поблескивающей от лака высокой деревянной двери с витиеватой цифрой четыре. Матово светилась латунная круглая ручка. Никаких ковров перед порогом, и никакого звонка, к которому привычно потянулась рука.

Серафима вытерла ладони о подол и, сжав руку в кулак, постучала. Звук получился глухим, из чего она сделала вывод, что дверь в квартире не фанерная, а из самого настоящего цельного дерева. Сима постучала сильнее, чувствуя, как снова повлажнели ладони.

Дверь скрипнула и замерла, сдерживаемая серебристой цепочкой из крупных металлических звеньев. Сима прищурилась, пытаясь разглядеть в темноте хозяйку квартиры.

— Здравствуйте, Амалия Яновна! Меня зовут Сима, то есть Серафи…ма…

Она открыла рот, наконец увидев Горецкую. Вернее, сначала Сима заметила руку, промелькнувшую перед ее глазами — крупный перстень задел цепочку и теперь, когда, вероятно, старуха проверила ее на прочность, рука эта уперлась о край двери. Пахнуло терпкими горькими духами. Сима не удержалась и почесала нос, едва не чихнув.

— Ты одна? — спросила Горецкая и выглянула на площадку поверх головы Симы.

Да, актриса была высокой — точно на полголовы выше Симы. Черное кружевное платье под горло и камея из слоновой кости озадачили и восхитили Симу. Бабуля ходила по дому в простом трикотажном костюме и фартуке, потому что все время что-то жарила-парила или прибиралась. У Симы же привычки носить фартук не было, поэтому теперь на каждом ее платье или кофточке можно было найти следы от шоколада или фломастера, которые щедро оставлял Илюшка.

— Одна… — кивнула Сима, ничего не понимая.

Брякнула цепь, проем расширился, и рука с кольцом, цепко ухватившись за плечо Серафимы, практически насильно втащила ее внутрь. Зажав Симу в углу, старуха нависла над ней, вперившись жгучим взглядом.

— Кто тебя подослал?! — прошипела она, и Сима с ужасом заметила, как у Горецкой задергалось левое веко.

«Господи, а если она сумасшедшая?! — запоздало подумала Серафима. — А вдруг она убьет меня? Что же тогда будет с Илюшей?!»

«Нет, старуха точно была сумасшедшей!» — подумал Чердынцев, разглядывая грязный зад идущей перед ним фуры. Забрав левее, он лишь на полметра высунулся на встречку, чтобы пойти на обгон, как тут же увидел легковушку, мчавшуюся на него на бешеной скорости.

— Да чтоб тебя!.. — выругался Макар, выкручивая руль и становясь обратно за фурой. Из-под ее колес поднималось грязно-белое облако и ошметки летели прямо в лобовое стекло.

Чердынцев посмотрел в зеркало дальнего вида и чуть сбавил скорость. «Куда я гоню? И зачем?»

В голове тут же возник мягкий голос утреннего телефонного вестника: «Вы же ее единственный наследник…»

— Да черта с два… — хмыкнул Чердынцев. — Чтобы старуха мне что-то оставила? Бред… «А если все-таки?..» — Ну зачем мне ее барахло? — пожал плечами Макар, приглушая музыку.

Он чувствовал усталость — нет-нет да ловил себя на том, что картинка перед глазами то замедляется, то ускоряется. Левую руку вдруг дернуло судорогой, и по спине пробежал холодок. Как только на пути показалась красно-белая заправка, Макар вырулил к ней и, объехав приземистое здание, встал позади, параллельно выезду. Откинувшись на спинку кресла, он закрыл глаза и положил руки на подлокотники.

Перед его глазами замелькали красные точки, и Макар заворочался, устраиваясь поудобнее. Ему нужно было совсем немного времени, чтобы отдохнуть, — обычно хватало минут пятнадцати. Но сейчас он чувствовал нечто другое, отличное от простой дорожной усталости. Будто гора давила на плечи, и от этой тяжести что-то сжималось внутри.

Сквозь полуопущенные ресницы Макар смотрел прямо перед собой и видел, как покрывается порошкообразным белым налетом стекло.

…Тогда тоже был декабрь — пять лет назад, когда Чердынцев впервые оказался в Добринске. Разумеется, сейчас он помнил не только впавший в зимнюю спячку город, но и Александра Карловича, о котором говорил этот Венедикт или Альберт… Разве можно было забыть то безобразие, которое устроила старуха Горецкая?

А ведь Чердынцев был полон самых благих намерений. Да что говорить, он готов был руки целовать единственной родственнице, лишь бы она рассказала поподробнее об их корнях и дала возможность познакомиться с фотографиями, которых, вероятно, у нее уж сколько-то да было. Он бы сделал с них копии, записал бы ее воспоминания на диктофон, помог бы материально и продолжал бы делать это, покуда она была жива. Но для этого нужно было убедиться в том, что Амалия Яновна Горецкая именно та самая Амалия Штерн…

— Звезда, блин! — выдохнул Макар. Владея языками, Чердынцев сразу же определил не только то, что означает фамилия Штерн*, но и ее имя. В той стране, в которой он прожил несколько лет, Амал — значило «трудолюбивая», на арабском — «ожидание», а вот в переводе с латыни Амалия становилась уже «достойной соперницей» … Возможно, все из вышеперечисленного было правдой в отношении актрисы, но вот вела она себя хуже любого зарвавшегося пропойцы.

Приехав в Добринск, Макар сразу же направился в театр. Букет крупных бордовых роз он приобрел еще в Москве, и всю дорогу переживал, не замнутся ли они, достаточно ли пропитана водой тряпица, которой обмотали в цветочном магазине толстые стебли, а сам Чердынцев затем укутал цветы теплым шарфом.

Будто специально в этот день был бенефис Горецкой, и ему не пришлось придумывать и готовить речь, чтобы выяснить, где она живет. Его даже в зал пропустили без билета, так как шел уже второй акт. Да и роскошный букет оказался как нельзя кстати. Видимо, местные театралы были достаточно скупы на материальные доказательства своей любви и преданности.