В этот самый момент дверь сорвалась с петель и упала, загромыхав. Порыв ветра поколебал и без того слабый огонёк. Могучая фигура старосты возникла на пороге.

— Эт-то чё здесь творится? — прорычал он.

— Не серчай, тятенька, — взмолилась Марьяша, оглянувшись, — а только не знала я, что гость наш — лихой человек. Сказал, порешит тебя...

— Это он-то? — с сомнением спросил Тихомир.

— Я сказал, поговорю, — прокряхтел с пола Василий. — Сами вы тут кого угодно порешите... Всё, блин, я отсюда сваливаю.

— Блин, говорит, на пол свалился? — пробормотал староста, почесал в затылке и добавил торопливо: — С пола-то не ешь! Оставь, Гришке отдадим, или вон псу своему брось.

И опять пробормотал тихонько:

— И верно, убогий, а ты ещё сковородой-то его... Ты вот что, рубаху чистую ему найди, портки, а я его в баню заберу. От тебя-то подальше. А то нрав у тебя крутой, рука тяжёлая да быстрая, а ума кот наплакал. Прям как у Гришки, то-то вы с ним сошлись!

Марьяша фыркнула.

Её отец, подойдя, выдернул Василия из-под стола и повёл на свежий воздух. Волк серой тенью шмыгнул за ними.

К бане ещё пришлось пройтись. Она стояла чуть в стороне — может, не хозяйская, а общая.

— Хто у вас убился-то? — с радостным предвкушением спросил тонкий голос из темноты. Василий не разглядел, кто это был.

— Никто! Отстань, а, — отмахнулся староста.

Только у бани он наконец отпустил Василия, и тот потёр занывший локоть и огляделся. Волка рядом не увидел. Позвал, походил вокруг, но пёс не откликнулся.

Василий заглянул в баню, где Тихомир уже разводил огонь в низкой печи. Дымохода у неё не было, на плоской верхушке лежали камни с голову размером. Пламя, разгораясь, освещало чёрные стены с висящими на них кудрявыми зелёными вениками.

— А забор у вас, — начал Василий, споткнулся о бадью с водой и охнул.

— Да сядь ты уже, убогий, пока совсем не искалечился! Что, говоришь, забор?

— Сплошной? — прошипел Василий, шевеля пальцами ноги и пытаясь понять, сломал или нет. — У меня собака убежала...

— Пёс убежал? Нашёл за кого бояться! Сам кого хошь напужает, ярчук-то!

— Почему ярчук? Дворняга обыкновенная. Что-то от таксы есть, точно...

— Ох, убогий, — покачал головой староста и разъяснил терпеливо: — Если псица впервые ощенится и первою приведёт тоже псицу, а та в своё время тоже ощенится, и тоже первою псицей, то от этой-то псицы и родится ярчук. На бровях у него белые пятна, только и не пятна то вовсе, а глаза, коими он всю нечистую силу видит, даже и незримую, от людского ока сокрытую. Клыки у него волчьи, а под шкурой две гадюки. Он ведьму загрызть может...

— Ага-а, — протянул Василий, прислонившись к стене, и сложил руки на груди. Бред, как есть бред, только не затянулся ли он?

— И к стене не прислоняйся, в саже она.

Василий поспешно отстранился. Хотя чего уже там, после драконьей-то слюны.

Он хотел расспросить старосту об этой деревне — просто так, забавы ради, — но в бане уже нечем было дышать. Весь дым шёл внутрь. Василий приоткрыл дверь, чтобы дым хоть немного вышел, и, подумав, вышел сам.

Прибежала Марьяша, сунула ему в руки одежду и так же быстро исчезла. Видно, ей всё ещё было стыдно за сковороду.

— Ну, готова твоя банька! — сказал Тихомир, выйдя наружу. — Сам-то попаришься, али подсобить?

— Что я, дурак, что ли? — ответил Василий. — Не дурак, справлюсь.

И решительно направился в баню.

Глава 3. Василий пьёт медовуху

Проснулся Василий от того, что на грудь ему что-то ритмично давило.

«Точно, я же вырубился на площадке, — вспомнил он, ещё не открывая глаза. — Значит, меня нашли. Или Волк привёл кого-то».

Вроде бы и сам Волк рычал неподалёку, негромко и зло, как будто у него отбирают кость.

«Откачивают, — продолжил размышлять Василий. — Непрямой массаж сердца... Так, я же дышу. И лежу на мягком. Уже в больнице, что ли? А Волка что, со мной пустили? Или я пока в машине?..»

Вопросов было много, потому Василий разлепил глаза.

Вопросов стало ещё больше.

Начать хотя бы с того, что на его груди прыгал кто-то с кота размером, с крошечным хитрым человечьим лицом, сморщенным, с кулачок, только вместо носа свиной пятак. Заметив, что Василий проснулся, свинорылый перевернулся и задрал хвост, показывая розовый голый зад, покрытый реденькой серой шерстью. Ещё и покрутил им во все стороны.

Василий даже опешил на мгновение. Потом тыльной стороной ладони шлёпнул свинорылого по заду, аж звон пошёл.

— Ай, дяденька! — взвизгнул тот, укатываясь. — За что?

Василий отдёрнул занавеску, решительно встал с постели, провалился ногами в пустоту и растянулся на полу.

«А спать полезай, вона, на полати, — с опозданием вспомнил он Тихомировы слова. — Само