могу разнести здесь всё за минуту. Единственное, что ты успеешь за это время сделать — выбежать с мальчишкой во двор и смотреть, как твой дом рушится. И ничего мне за это не будет! Так что не гневи меня. Давай деньги!

— У нас нет денег, — покачала головой мать. — Всё, что у нас есть, вы видите сами.

Мелкий разбойник хмыкнул и высморкался прямо на пол. В этот момент мне захотелось сломать ему пальцы, но здравый смысл и осознание, что если даже я каким-то чудом это сделаю, меня убьют, а с матерью сделают бог знает что, удержали меня от этого глупого поступка. Я понимал, что даже подбежать к нему или коснуться его у меня бы не получилось — если только он сам этого не захочет.

— Тогда мы заберём всё, что найдём! — сказал мелкий разбойник и достал из-за спины сложенный мешок.

— Эй! — окликнул я его.

— Да, пацан?

— Зря вы это делаете.

— Как скажешь, пацан. А пока — постой в уголке.

На этот раз мы действительно ничего не могли сделать. Улыбаясь, здоровяк расставил руки и оттеснил нас с матерью в дальний угол дома, не обращая внимания на мои попытки устоять на месте — против него я был не сильнее котенка.

Из угла мы смотрели, как мелкий разбойник с ужасающей скоростью проносится по нашей кухне, собирая всю еду в мешок.

После того как они ушли, у нас дома не осталось ни специй, ни круп.

Обычно в это время мама уходила на работу, но сейчас она села на табуретку, привалившись к спинке так, словно у неё больше не осталось сил. Она опустила руки и смотрела в одну точку.

— Когда я просила соседей донести тебя до целителя, я даже подумать не могла, что он окажется настолько… — голос мамы дрогнул. — Что счёт за твоё лечение будет настолько неподъёмным. И тем более я не рассчитывала, что они опустятся до того, чтобы забирать еду у бедняков. Никто прежде не опускался до такого. Никто…

Я молчал. Мне нечего было сказать: мы влипли, и нам нужно было придумать выход из ситуации.

Тогда мама посмотрела на меня с той же самой безнадёжной тоской во взгляде и произнесла:

— Ты должен сходить к брату.

Это было совсем не то, что мне хотелось услышать. С братом Китт, похоже, с самого рождения был на ножах. Они никогда не понимали друг друга, у них не было общих интересов. Китт не стремился разговаривать с братом, и тот тоже не особо желал общения. Они были разными.

Если Китт мечтал стать могущественным практиком, человеком, которого никто не сможет заставить делать что-то против его воли, то брат посвящал всё своё время учёбе. Мать выучила читать и писать сначала его, потом Китта. Но брат на этом не остановился. Именно он таскал домой всякие непонятные дощечки с надписями, куски пергамента, и постоянно возился с ними. Однажды Китт, любопытства ради, залез в его шкаф и едва не перевернул чернильницу. Крика тогда было столько, что парнишка думал, у него лопнут или закровоточат уши.

Они никогда не понимали друг друга и даже не стремились понять.

Но самое главное — я был твёрдо уверен: брат нам никак не поможет. Он ненавидел Китта, а значит — меня лютой ненавистью. Китт никогда не видел от него ничего хорошего или доброго. Если с мамой он обращался нормально, то с Киттом если и разговаривал, то исключительно сквозь зубы. В общем, я уверен: мой поход к нему ничем хорошим не закончится.

— Не думаю…

— Тебе не нужно думать! — выкрикнула мама, на мгновение сорвавшись. Её лицо исказила гримаса гнева. — Я сказала тебе сходить к брату! Хоть раз в жизни сделай то, о чем я прошу, без пререканий! Это началось по твоей вине, так что иди к нему и сделай так, чтобы у нас появились хотя бы продукты!

Она была права, подумала взрослая часть меня. Но изнутри фонтаном рванули подростковые эмоции, которые в такой ситуации чувствовал бы Китт.

Мне не оставалось ничего другого, как собрать в кулак всю обиду и горечь, которые хлынули изнутри, и запрятать их поглубже. Я обулся, оделся и всё-таки направился к брату.

Я пошлёпал по знакомым со вчерашнего дня улицам. Планировал новый путь, который будет короче, чем вчера. С учётом вчерашнего знакомства с подворотнями и переулками, маршрут оказался едва ли не короче главных улиц.

До жилища брата пришлось идти двадцать минут. Хотя какое там «жилище» — настоящий дом! Не то что наша лачуга.

Дом находился в сорока метрах от стены, огораживающей Золотой квартал от остального города: основных кварталов, или попросту — трущоб.

Честно говоря, когда я смотрел на его дом, мне было слегка завидно: крепкая кирпичная ограда, два этажа… Это не просто жилище и даже не просто дом — целая усадьба. Насколько я помню, там у него был даже домик для слуг. Всё это брат то ли построил, то ли выкупил по дешёвке.

Но сильнее зависти (которая, скорее всего, шла от Китта) меня пробирало недоумение. Глядя на всё это богатство и вспоминая нашу лачугу, у меня возникал только один вопрос: как он спит по ночам? Почему он оставил свою мать жить в грязи?

Почему-то Китт никогда не задавался этим вопросом. Хотя, возможно, ему бы никто и не дал на него ответа.

Я постучал в калитку. Минуту спустя постучал ещё раз. Потом начал долбить без перерыва, и только тогда мне открыли.

Передо мной стоял старичок с тростью в серой одежде, которую обычно носили слуги. Несмотря на её мышиный цвет и простоту, Китт каждый раз завидовал, глядя на эту одежду, ведь она была целая, без заштопанных дыр. Удивительно! Китт уже второй год ходит в одном и том же. Каждый год ему приходится опускать подворот штанов, чтобы вещи подходили по росту. В этих штанах он и падал, и дрался, и бегал от собак, и перелезал через заборы. На них столько заплаток, что из материала, пошедшего на их изготовление, можно было бы сшить платье для какой-нибудь четырёхлетней девчонки. У матери на одежде дыр нет, но она настолько застирана, что стала серой. А здесь люди ходят если не в новом, то хотя бы в целом.

— Чего хотел? — без всякой приветливости спросил старик.

— Я хочу поговорить с братом.