Но я таращился на эту полоску и чувствовал, как нарастает во мне тоска по любви. От тоски я засыпал. Лежал на спине на горячем песке и храпел. Вот блаженство!

Просыпался одуревший, вспотев, вся спина в крупном песке, словно я и вправду потерпел кораблекрушение, словно меня выбросило на незнакомый берег. Однако отдых на пляже бодрил лучше, чем обычный сон в постели: жара заменяла лекарство. Мир отодвигался куда-то, я был новым человеком на этом наивном, без лишних сложностей острове, на потухшем и покрывшемся зеленью вулкане посреди океана. Надо бы построить себе новую жизнь, но одиночество в сочетании с солнечным светом становилось таким печальным, не от мира сего, что я сам себе казался какой-то фикцией.

«Нет таких условий, к которым человек не смог бы привыкнуть, особенно если все вокруг живут точно так же. Левин не поверил бы тремя месяцами ранее, что он сможет спокойно уснуть в тех обстоятельствах, в которых он теперь находился».

Так размышляет Левин, сидя у себя в деревне.

Однажды, читая на пляже «Анну Каренину», я вдруг услышал пение — торжествующий гимн. Я поднял голову и увидел процессию, которая пролагала себе путь между гревшимися на солнце японцами, игравшими детьми и продавцами мороженого. Процессию возглавлял Кеола — он пел громче всех. С ним рядом шла женщина в белом платье с венком из цветов на голове, а за ними — еще множество народа. Кое-кого я узнал: Пуамана, Милочка, Кавика, Пи-Ви, Трей и его «Кроткие», Марлин и Пакита — горничные, Уилнис и Фишлоу — официанты, и Амо Ферретти, приносивший нам цветы. Других я тогда еще не знал: художник Годболт с Большого острова, мадам Ма под руку с сыном, Чипом, давно выросшие дети Бадди, Була и Мелвин, — каждый запомнит это событие по-своему.

Кеола вошел в воду, взял за руку женщину в белом платье, запрокинул назад и с головой погрузил в воду, что есть мочи выкрикивая слова молитвы. Насквозь промокшая и счастливая женщина ликующе воздевала руки, отплевываясь во все стороны.

Я ошеломленно наблюдал за ними. Этот обряд словно придал значимость всему острову. Так вот что такое Гавайи: природная купель посреди океана, созданная специально для ритуала. Нисколько не веря в обряд крещения, я тем не менее растрогался. Эти люди верили, и меня захватило столь мощное выражение веры. Я подошел поближе, заложив указательный палец между страницами. Внезапно сильная волна сбила меня с ног, поволокла, вырвала из рук книгу, унесла меня в полосу прибоя. Я пытался вздохнуть, пытался выпрямиться, вырваться, тянулся за уплывавшим от меня томом Толстого, однако новая волна столь же безжалостно прокатилась по мне, и я уже не в силах был помочь даже самому себе. Снова и снова волны швыряли мое тело вверх и вниз, пока не выбросили на песок. Все это произошло за те краткие мгновения, пока длилось крещение женщины в белом. Разбухшая, безнадежно погубленная книга — она оказалась более плавучей, чем я, — покачивалась вдали на гребне прибоя.

Когда я впервые спросил Милочку: «Не хочешь ли заняться со мной любовью?», а она ответила: «Что-то во мне хочет», я принял этот ответ не как шутку, а как признак тонкости чувств и согласился ждать до тех пор, пока вся Милочка целиком не захочет меня. Потом я зазывал ее в номер 409, и мы совершали там акт любви с такой стремительностью и силой, что раскрасневшаяся, запыхавшаяся Милочка называла это «ураганным трахом». Смех ее был прелестен, полон соблазна, полон желания. Возможность попасться в самый момент любви ее лишь распаляла, и ее возбуждение передавалось мне. Со всех сторон нас окружали соседи. Гостиница была плотно заселена.

С улицы просто видно плантаторское бунгало высотой с кокосовую пальму и цвета увядшей зелени, с вывеской «Отель „Гонолулу“», но не верьте глазам своим. Да, Бэйб Рут узнал бы то старинное здание, в котором некогда проживал, но позади Бадди Хамстра возвел башенку еще на восемьдесят номеров. Симпатичный фасад старинной гостиницы с качающейся на цепях вывеской и дождевым деревом у входа оборачивался довольно уродливым отелем, построенным всего тридцать пять лет назад, с садом на крыше двенадцатого этажа (пальмы в кадках, садовая мебель, черепица), куда гости почти не заглядывали, поскольку крыша считалась тринадцатым этажом. Чтобы разобраться, как устроен отель «Гонолулу», нужно попасть внутрь.

На нашей улице стояло еще две гостиницы: «Жемчужина Вайкики» справа и «Кодама» слева; отель «Гонолулу», узкий, уходивший далеко вглубь, втиснулся среди них, словно высокая книга на низкую полку. На первом этаже находился маленький и тем удобный вестибюль: я видел всех, кто входил в нашу дверь, и с легкостью мог отличить гостя от грабителя. Кроме того, до меня постоянно доносились обрывки чужих разговоров. Управляющий подобной гостиницей живет словно в эпицентре вихря — разрозненные персонажи, непредсказуемые события, и лишь я один владел ключом к ним.

«Потерянный рай» был популярен даже среди туземцев, что весьма необычно для Вайкики. Бадди добился этого, организовав столь любимые им шоу: на веранде у бассейна то плясали таитянские танцовщицы, исполняя хулу с обнаженной грудью, то появлялся великан-самоанец в набедренной повязке, разгрызавший зубами кокосовый орех. Снаружи к зрительской площадке примыкала «Островная кофейня» (соломенная крыша, нахмуренные, страдающие запором божки, стеклянные поплавки), а внутри, рядом с кухней, где царил Пи-Ви, располагалась терраса-столовая, неофициально именовавшаяся «У Бадди».

Бассейн отличался живописностью, но был небезопасен: часть кафеля выпала, края скользкие, лестницы ржавые, проток едва действовал, воду меняли, только когда она полностью зарастала водорослями и в ней начинали плодиться личинки. Зато после этого свежую воду хлорировали до цвета ядовитой зелени. Гости предпочитали пройти два квартала до пляжа.

Мое логово, офис управляющего, открывалось непосредственно в холл. Там за конторкой сидел Лестер Чен, обеими руками держась за кассовый аппарат, будто за руль. Каждый гость, едва переступив порог, получал свою гирлянду, Марлин награждала его поцелуем, и в придачу выдавался купон на «счастливый час» — час бесплатной выпивки в баре «Потерянный рай».

Человек, который расставляет букет в большой вазе посреди вестибюля, — Амо Ферретти, он поставляет нам цветы, а молодой человек, уговаривающий: «Хватит возиться, лапонька», — Чип, его любовник. Туземец с ведром и тряпкой в руках — Кеола; кот, оккупировавший диван, — Попоки, любимец моей тещи Пуаманы. Целый день играет расслабленная музыка, главным образом, записи гитарных наигрышей Габби Пахинуи[11]. Об украшении холла позаботился еще Бадди: тут плакаты с океанскими лайнерами, гирлянды из перьев, оправленные в рамочки, светильники из подводных ловушек, всяческий мусор, в том числе веселенькие вывески с надписями «Герцог Каханамоку» и «Лодочные гонки», а также маленький аквариум с местными рыбками.

На роликовых коньках въезжает моя жена Милочка; она ничего вокруг не воспринимает, потому что на ней наушники, она слушает ужастик Стивена Кинга. Запахи: свежая выпечка Пи-Ви; гардении, выращенные Амо Ферретти; омерзительный крем от загара — это постояльцы. Из «Потерянного рая» доносится смех: там сидят Бадди и его друзья Сэм Сэндфорд, Спарки Леммо, Эрл Уиллис и повар Пи-Ви Моффат.