Тут прокаркал этот некто из-за кулис голосом птицы, чтобы высмеять его, и Мануэлю показалось, что он действительно услышал этот голос. Он постучал себе кулаком по лбу, чтобы вернуться к действительности: он сидел один в своем кабинете, последний пациент давно ушел.

О чем этот некто не говорил ни слова, так это о ребенке, как будто это было заботой только Евы, его это не касалось, но Мануэль понимал, что этот вопрос как раз является главным и о нем не стоит забывать…

В телефонной книге Базеля Мануэль не нашел никакой Евы Вольф, он уже размышлял, не узнать ли руководителей конференции данные переводчицы, но тут же отказался от этого – ему не пришло в голову ни одного повода, который бы не показался подозрительным. Мануэлю не оставалось ничего другого, как ждать, когда Ева сама объявится снова.

Когда зазвенел звонок, он извлекал пробку из уха последнего в этот день пациента. Он делал это обычно при помощи клистир-шприца, концентрированная водяная струя под давлением изливалась из канюли и обычно уже с первого раза размывала загустевшую ушную серу. При этом врач просил пациента самому держать под ухом почкообразный тазик для стекания воды вместе с содержимым ушного прохода.

– Извините, пожалуйста, – сказал он посетителю, так как телефон не умолкал, и подошел к столу с пустым уже шприцем в правой руке.

– Это срочно? – спросил он фрау Ризен, когда он снял трубку.

– Да, – сказала та, – некая фрау Вольф.

Мануэль нажал кнопку ноль и произнес: «Да?»

– Это я, Ева.

– Скажите, могу я перезвонить вам? У меня сейчас пациент.

– Это не обязательно, я только хочу сказать вам, что все удалось.

– Но…

– Ничего страшного. Я прощаюсь и ухожу из вашей жизни. Вы больше обо мне не услышите. И я вам очень благодарна.

Шприц выпал из руки Мануэля и откатился от стола. Мануэль сделал два шага и наклонился за ним с трубкой в руке, телефонный аппарат перевесился через край стола и упал на пол, из его мембраны раздался сигнал «занято».

Мануэль выпрямился и уставился на своего пациента, машиниста локомотива, который все еще держал тазик с под ухом и с удивлением смотрел на него.

– Могу я это убрать? – спросил он.

– Да, конечно, – сказал Мануэль, – прошу прощения.

Он сжал трубку между плечом и ухом, поднял аппарат и поставил его на место. Потом он нажал кнопку вызова «один» и спросил свою помощницу, на проводе ли еще фрау Вольф. Нет, она уже отключилась.

– Если она еще раз позвонит, соедините меня, пожалуйста, с ней, – попросил Мануэль.

Однако она больше не позвонила.

Мануэль поднял шприц и положил его на столик с инструментами.

Машинист локомотива держал тазик перед собой на коленях и разглядывал его содержимое – то, что мешало ему хорошо слышать.

– Следует ли мне чаще прочищать уши? – спросил он.

– Нет, господин Ребзамен, ваш ушной канал просто немного был воспален, – услышал Мануэль голос доктора Риттера.

Потом он увидел, как доктор Риттер еще раз вставил воронку в ухо пациенту, заглянул туда и спросил, слышит ли он теперь лучше, и посоветовал прийти снова, как только тот почувствует, что образовалась пробка. Он стоял рядом, когда доктор Риттер кратко обсудил со своей улыбающейся помощницей отчет о медицинском страховании инвалидов и свой распорядок на завтра и наконец отпустил ее в вечернюю мглу.

Только тогда он обнаружил себя сидящим за столом, уткнувшим подбородок в ладони. Он уставился на репродукцию картины Холдера «Женевское озеро», которая висела на стене. За озером сквозь облака вздымался Монблан.

Легкий звук прямо перед ним, на столе, и еще раз. Что-то скатилось на отчет о пациентах. Мануэль взглянул на желтую бумагу и увидел две капли.

Он достал носовой платок и вытер глаза.

Приходилось ли ему плакать, когда он стал взрослым?

Да, тогда, когда он получил сообщение о свадьбе Майи.

И вот опять из-за женщины. Мануэль не сомневался в том, что больше никогда не увидит Еву. Эта женщина точно знала, чего она хочет, она не пойдет ни на какие компромиссы.

А Мануэль вдруг почувствовал, что с огромной радостью увиделся бы с Евой еще, и он не мог объяснить себе зачем.

Его взгляд остановился на кушетке, которой он в последний раз воспользовался, когда одной из пациенток стало плохо. Как странно, что именно здесь все и случилось, когда он поддался неконтролируемой страсти. И как ужасно, что это возымело последствия! Он станет отцом ребенка, которого он никогда не увидит, а Томас и Мириам станут его сводными братом и сестрой. И что теперь? Искать Еву? Для какого-нибудь частного детектива это точно бы не составило труда. И потом? Потребовать у женщины объяснения? Но в чем? Разве он не проявил молчаливое согласие? Может быть, то, что он уже начал? Но ведь они даже не перешли на «ты» во время объятий, такими чужими друг другу они были. Нет, надо не искушать себя этим страстным желанием, сказал себе Мануэль, а исцелиться от него, и он знал, что для этого есть только один способ: он должен истребить свою страсть, как колонию бактерий. Если бы существовал антибиотик против чувств, он бы начал его глотать. Два раз в день.

А Юлия? Должен ли он теперь откровенно ей все выложить?

У Мануэля не хватало опыта такого рода.

В его семье предпринималось все возможное, чтобы избегать откровенных разговоров. Когда одна из сестер его отца развелась с мужем, это долго держалось в тайне от Мануэля и от его брата. Дядя Бернхард в заграничной командировке, так было объявлено официально. Лишь когда Мануэлю было уже десять или одиннадцать лет, он случайно услышал, как его мать говорила по телефону с тетей Эрной об этом разводе, тогда ей пришлось рассказать детям правду, неохотно, заикаясь, словно о чем-то страшно постыдном. Но и это ничего не изменило в отношениях в семье.

Были ли у его родителей во время брака какие-нибудь любовные истории? Оба они еще живы, им уже за семьдесят, но Мануэль считал для себя невозможным спросить мать или отца о чем-нибудь подобном.

Мануэль попытался переключиться на что-нибудь позитивное.

По крайней мере, девушка, получившая перелом черепа, шла на поправку, дело о нанесении ущерба здоровью по неосторожности было прекращено, и издержки по ликвидации последствий аварии должна будет понести страховая компания девушки.

Это история так или иначе завершилась, но что она по сравнению с той другой, гораздо более серьезной, которая только что началась.

Мануэль тяжело вздохнул.

В его ушах снова раздалось карканье галок.

Он не знал, как все будет развиваться дальше, он знал только, что случилось нечто непоправимое.

Как внезапно наступило лето.