Мануэль почувствовал легкое головокружение, обошел вокруг стола и опустился на свой стул. Итак, дочка. Его дочь. Может ли такое быть? У него уже была одна, и ему не нужна была никакая другая. Но очевидно, так оно и есть, тут не может быть никаких сомнений. Никаких имен, у ребенка тоже, только «мама и дочка». Мануэль перевернул конверт. Естественно, без адреса отправителя. Только на почтовом штемпеле: «4000 Базель-2 – почтовое отправление» – и еще прямоугольный штемпель с надписью: «Счет в почтовом банке облегчает вашу систему расчетов». Две почтовые марки, одна красная за сорок раппенов, с лошадкой-качалкой, и одна за десять раппенов из автомата, продающего марки. Это вместе составляло необходимые для отправки письма пятьдесят раппенов, которые почта с начала этого года требует вместо прежних сорока раппенов.

«Базель-2 – почтовое отправление» – это должен быть Главный почтамт, но это не значило, что Ева живет в Базеле, в конце концов, вербовщики сект тоже бросают свои письма на Главпочтамте.

Мануэль испугался, поймав себя на мысли о том, что он пытается отыскать Еву Вольф. Он спохватился, надо как-то себя от этого предостеречь. Не искать больше эту женщину! Забыть о ней! Выбить ее из головы, эту женщину!

Мануэль снова взглянул на фотографию. Ева выглядела на ней до бесстыдства хорошо. Без сомнения, она была счастлива, она показывала свое дитя как добычу, которую она обрела вопреки всему. И ребенок? К своему утешению, Мануэль не находил никакого сходства с собой. У Томаса, например, точно его глаза. По крайней мере, Мануэль мог не опасаться того, что где-то будет разгуливать его копия.

И почему вообще он должен быть уверен, что это его младенец? Можно ли счесть доказательством анонимное письмо с фотографией? Эта мысль сбивала Мануэля с толку, он снова слышал свой другой голос. Ева просто стерва, она бросается каждому на шею, после него был кто-то следующий на очереди, для нее кайф совращать мужчин в самых неподходящих условиях, у этого ребенка может быть много отцов, и ты вовсе не один из них.

Мануэль закрыл глаза и попытался снова восстановить в памяти ту сцену. Это было не просто шагом в неизвестность, это был скачок в невозможное, он как бы не принимал в этом участия, но это с ним все-таки произошло. И как он мог позволить так обойтись с собой? Ибо женщина хотела именно того, о чем она прямо ему сказала. Ребенка. И вот теперь он у нее есть. А у него его нет. Но он был от него, в этом он может быть уверен. Эта женщина не устраивает театр, у нее совсем другие, серьезные намерения.

Это письмо было последним знаком, который Ева хотела подать ему, это окончательное подтверждение ее успеха, которым она должна была с ним поделиться, и теперь она действительно вывела его из игры. Мануэль понимал, что он может на Еву положиться и что она уже больше не объявится однажды с какими-то к нему требованиями.

Эта уверенность успокоила Мануэль и опечалила одновременно. Это успокоило его в том отношении, что он верно решил прошлым летом ничего об этом не говорить Юлии и рассматривать все это как ту часть своей жизни, которая, кроме него, никого не касается. Были еще и другие темы, которые они никогда не обсуждали, а именно все, что касалось области секса. О каком-либо самоудовлетворении они никогда не говорили, это было нечто, что относится исключительно к личной сфере. Тем не менее год назад Мануэль удовлетворил не только себя, но еще и другую женщину, к тому же в такой мере, что это имело именно те последствия, которых при супружеской измене стараются тщательно избегать. И еще ему задним числом было непонятно, как он допустил связь с неизвестной ему женщиной, не предохраняясь. А что, если бы она заразила его какой-нибудь венерической болезнью? Тогда бы он уже никак не смог бы утаить это от Юлии. Но ведь этого все-таки не случилось. То, что случилось, было удостоверено этим письмом, и Мануэль остался при своем мнении, что есть вещи, которые следует хранить только для себя, и это письмо, так он решил, относится к таким вещам.

Но оставалось еще кое-что, что угнетало Мануэля, а именно то, что он как бы не имеет никакого отношения к этим двум жизням, которые, тем не менее, связаны с его существованием, что он никак не может обратиться к ним, не может их даже назвать по имени – откуда он может знать, что ту улыбающуюся женщину действительно зовут Ева Вольф? Если кто-то заинтересован в том, чтобы его не смогли разыскать, было бы наивно выступать под своим именем, а эта женщина вовсе не была наивной, и можно быть в ее отношении уверенным, что она с самого начала скрывала свое настоящее имя.

Если бы речь шла об убийстве, хороший сыск был бы способен найти женщину с ребенком: есть фото, и есть точная дата, когда она вдруг появилась на той конференции по тиннитусу, где переводила с английского. Весьма вероятно. Но и это показалось Мануэлю совсем не однозначным, он же сам ее там не видел.

Но, по счастью, речь здесь не шла об убийстве, скорее наоборот: кто-то появился на свет. В то же время Мануэль не мог не прислушаться к предупреждающему сигналу, который постоянно вспыхивал в его голове. Не искать эту женщину! Забыть эту женщину! Выбить ее из своей головы, эту женщину!

Но Мануэля по-прежнему же угнетала эта необходимость утаивать что-то из своей жизни, а именно эту абсолютно необъяснимую ошибку, совершенную им, нечто, не предусмотренное его жизненным планом. Одно выражение из его детства пришло ему на ум: «Клякса в чистовике». Чернильная клякса в белой, итоговой тетради, что-то, чего уже никак не исправишь. Так ему часто говаривала мать, когда он совершал нечто предосудительное. Однажды он, поссорившись из-за какого-то пустяка со своим младшим братом Максом, так сильно треснул его по голове смычком от его же виолончели, что смычок сломался. Этот поступок стал «кляксой» в чистовой тетради Мануэля. Смычок, впрочем, можно было легко заменить, такие чернильные пятна быстро бледнеют со временем.

Но то, что произошло сейчас, останется с ним на всю жизнь. Мануэль еще раз посмотрел на ребенка на фотографии. Детские черные глазки заглядывали в камеру с единственной вестью: и вот теперь я здесь.

Еще одно выражение вспомнилось из времен, когда Мануэль был ассистентом врача в Лозанне: «Un enfant naturel», и это понятие дало ему некоторое утешение. Это был «естественный ребенок», не его ребенок в первую очередь, а «дитя природы», который сам отыскал свой путь в этот мир.

Кто сделал этот снимок? Женщина или мужчина? Мужчина из близкого окружения Евы, который сам оказался не способен на продолжение рода? Появится ли у этого ребенка отец?

Трудно себе представить, что такая женщина не сможет найти себе подходящего мужа, но теперь, с маленьким ребенком, сделать это будет уже труднее. Юлия всегда утверждала, что хорошей женщине всегда труднее найти себе мужа, чем наоборот, но она не могла этого обосновать. Этот случай был бы подтверждением тезиса Юлии, жаль, что он не сможет ей об этом поведать.

Как будет выглядеть его встреча с Юлией сегодня вечером?

Мануэль с облегчением вспомнил, что сегодня жена должна быть на родительском собрании в кантональной школе и его задачей будет взять на себя заботу о детях. Когда Юлия вернется домой, у него будут все основания сослаться на усталость.