— Зря веселишься, Семен, — продолжал Трифонов. — Клад или что-то еще, но что-то важное, если забыл поставить панель на место.

— Как я понял, Александр Иваныч, человек работал гвоздодером и отверткой. Но инструменты он не забыл забрать, а нишу не прикрыл, — заметил Куприянов.

— Инструмент человеку нужен, а панель может подождать.

— Ветрова слышала шаги, а хозяин нет. Может, он и орудовал здесь. А кто еще-то? Не женских рук дело.

— Ладно, не будем топтать. Дмитриев разберется. В нише можно найти следы или остатки содержимого. Не будем торопить события. Идем вниз.

По пути во двор капитан продолжал рассуждать:

— Тут нет сомнений, Александр Иваныч, работала группа, а не одиночка. Мне кажется, что основную работу выполнял киллер-профессионал, которого в конце операции убрали.

— И эта версия имеет право на существование. Меня смущают некоторые детали. Если Ветрову убили, то план готовился заранее. Логику преступников я понять не могу. Слишком много завитушек, украшательства, неоправданных действий. Если нам хотели заморочить голову, то почему так примитивно избавились от парня в саду? Почему его не убили в другом месте? Хотя бы за забором в лесочке. Там и закопать можно.

— Торопились. Их кто-то спугнул, — предположил участковый.

— Вот что, Сережа. Обойди соседей, опроси. Выясни, кому Вика оставила "шкоду" с пробитым колесом. Нам нужна ясная картина. А ты, Семен, топай утром в соседнюю деревню, найди Любовь Сорокину, которая вызвала Недду Петровну к больной матери. Кто ее видел там и в какое время. Ну а я займусь мелочами, пока майор Дмитриев будет колдовать в своей лаборатории.

— Мы забываем о садовнике и его сыне, — напомнил Куприянов.

— Их найдут. Но уверяю вас, что у этих ребят, как и у остальных, не будет алиби.

— А если все-таки принять версию о самоубийстве? — неожиданно спросил участковый. — Ветрова утопилась, а труп в саду совсем другая история?

— Не хочу с тобой спорить, Сережа, — со вздохом сказал Трифонов. Обе смерти не похожи друг на друга. Из разных сказок родились. Но, как мы слышали, Ветрова боялась воды, а это значит, что она не умела плавать. Ее нашли в пятнадцати метрах от берега, а не в трех. И это во время прилива, когда утопленников выбрасывает на берег, а не уносит на глубину. Очевидно, ее сбросили с лодки.

— Если человек собрался топиться, то не имеет значения, боится он воды или нет. Идя на смерть сознательно, не думаешь об этаже, с которого бросаешься вниз.

Сделав заключение, капитан улыбнулся. Он все делал с улыбкой или усмешкой, эта маска срабатывает непроизвольно, как защитный рефлекс, от неуверенности.

Они спустились вниз и вышли в сад. Здесь их поджидал новый сюрприз. Двое милиционеров волокли от ворот мужика с заломленными за спину руками. Тот пытался сопротивляться и крыл отборным матом своих конвоиров.

— Отпустите его! — приказал Трифонов.

Задержанного освободили.

— Кто такой?

Мужчина выпрямился, выругался и взглянул на следователя.

— Живу я здесь! Понял? Матвей Акимович Солодов, собственной персоной. Возвращаюсь домой, а тут менты хватают. Совсем оборзели!

— Когда ушли из дома?

— Часа два назад.

— И где вас носило?

Солодов задрал телогрейку и вытащил из-за брючного ремня бутылку с мутной жидкостью.

— В Рублево за самогонкой ходил. Запрещено?

— К кому?

— Шутишь, начальник? Я не стукач.

— Два часа назад здесь милиция была. Как же ты смог выйти незамеченным?

— У меня своя калитка есть. Мне не резон в обход ходить.

— А обратно через ворота решил пройти. В обход. Бутыль брюхо не жгла?

Садовник промолчал.

— Ладно, калитку ты нам позже покажешь, а сейчас покажи свой кортик.

Солодов нахмурил брови.

— Накапал, сволочь! — Потом вдруг рассмеялся. — Никак на флот призвать хотите? Так меня с него пинками вышибли. Обратно не возьмут. Теперь весь мой флот у пирса привязан. Шесть лодок и один катер.

Капитан наклонился к уху следователя и шепнул:

— На пирсе пять лодок. Их и было пять, когда прибыли водолазы.

Трифонов не отреагировал.

— Веди-ка нас в свою хибару, Матвей Акимыч, показывай кортик.

Плечистый, высокий мужчина в старых обносках не создавал впечатления больного и беспомощного, как его описывала экономка. Если его побрить, переодеть и причесать, он мог бы сойти за представителя министерской номенклатуры. Трифонов представил себе этого человека в мундире морского офицера, на плечи которого могли лечь погоны с высоким званием. Красивое мужественное лицо, ясные глаза, ровные зубы, не забывшие, что такое зубная щетка, хорошая выправка. За маской ханжи, выставленной напоказ, скрывалась сильная личность. И еще: Трифонову показалось, что он вовсе не пил сегодня либо выпил совсем недавно, перед возвращением домой. Свежий запах самогонки не походил на водочный перегар.

Зашли в дом. Огромная комната, стол посередине, пустые бутылки, стаканы, консервные банки, окурки.

У правой стены русская печь, которая служила и плитой и кроватью, табуретки и пара сундуков. Флотским порядком здесь и не пахло.

Садовник встал на скамейку и полез на печь. На пол полетели лоскутные одеяла, старая шинель, подушки и прочий хлам.

Трифонов подошел к окну, где стояла несобранная раскладушка с постельным бельем, и посмотрел в сад. Особняк проглядывался хорошо. Он видел освещенные окна первого и второго этажа, стоявших у входа милиционеров и часть сада.

— Кто с вами живет, уважаемый?

— Сын, кто же еще, — послышался глухой голос с печи.

Трифонов подошел к столу. Две бутылки из-под водки сохранили свежий запах, тут же стояли два граненых стакана сомнительной чистоты.

— Он пьяным сел за руль?

С печи высунулась крупная голова хозяина.

— А я со стола через день убираюсь.

— Да, за руку вас не поймаешь.

— Дураком-то я в молодости был, начальник. Твои архаровцы могут, конечно, мне руки заломить, но сломать меня трудно. Всю жизнь ломают. Гибкость появилась. Ну а насчет кортика — осечка вышла. Нет его на месте. Исчез. Денис спер.

Капитан тем временем убирал стаканы и бутылку в целлофановые пакеты.

— Денис неравнодушен к блестящим предметам или острую штучку в ход пустить может?

— Ну уж нет. Ему одного раза хватит. Сейчас у него женитьба в голове. На риск не пойдет.

— Документы на кортик сохранились?