Одной из особенностей, благодаря которой «Викки» не боялась многочисленных преград, была впускная труба, выведенная с правой стороны на уровень крыши. У большинства машин впускная труба, через которую в двигатель засасывается воздух, заканчивается чуть выше блока цилиндров, но у моей «Викки» она имела длину шесть с лишним футов. Такие трубы появились в Африке, где британским исследователям и путешественникам частенько приходилось форсировать реки и речушки. Машина с удлиненной трубой способна преодолеть реку вброд, даже когда вода поднимается выше капота. «Викки» могла продолжать движение, даже когда вода полностью заливала руль. Правда, это в теории – на практике я никогда до такого не доводил, однако мысль о подобном трюке приятно тешила мне душу.

В прошлом месяце спидометр «Викки» показал двести тысяч миль. Мы отпраздновали это событие, сменив масло и отрегулировав мосты, а потом выехали на побережье, наловили рыбы и устроили пикник. Надо признать, что «Викки» немного тяжеловата на ходу и редко разгоняется до скорости свыше семидесяти миль в час. На особенно суровом бездорожье ее рессоры начинают жалобно поскрипывать, а вокруг заклепок в колесных колодцах давно появились пузыри ржавчины, однако я продолжаю любить ее нежной и преданной любовью. Причина этой любви проста – по той же причине я люблю и наше заболоченное побережье: когда я сижу за рулем своего вездехода, мне легче дышится.

Именно этого мне не хватало все три дня, которые я провел на попечении штата.

Выжав сцепление, я включил передачу и медленно выехал из амбара. Свернув на подъездную дорогу, я переключился на третью и сразу почувствовал, как мое лицо овевает теплый встречный ветерок. Его мимолетная ласка походила на дружеский поцелуй, которым «Викки» приветствовала меня после разлуки.

Именно в это мгновение я вдруг подумал о том, что показалось мне странным, когда Томми прижалась губами к моей щеке. Машинально я коснулся лица, потом потер друг о друга кончики пальцев и бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида.

Никаких сомнений не оставалось – у Томми был жар.

Мы добрались уже до самого конца подъездной дорожки, когда навстречу нам попался старый и грязный «Линкольн Континенталь», принадлежавший некоему Питеру Макквайру по прозвищу Карман. Этим прозвищем наградили Питера клиенты: сколько бы денег он от них ни получал, в его бездонных карманах всегда оставалось место для нового гонорара. Заметив нас, Карман махнул рукой, давая знак остановиться. Я притормозил, и он, выскочив из машины, протянул дяде пухлый конверт.

– Привет, Уильям. Вот, возьми, это копия нашей апелляции.

Дядя кивнул.

– Если и это не сработает, тогда мы можем… – добавил адвокат, но дядя от него отмахнулся.

– Никаких «тогда», – решительно произнес он. – За двадцать лет юридических плясок я остался практически без денег. – Дядя сдвинул очки на кончик носа и взглянул на Кармана в упор. – И большая их часть досталась тебе. Если бы ты не был так чертовски пронырлив, я бы давно разорвал с тобой все деловые отношения.

Адвокат улыбнулся.

– Спасибо за доверие. – Он показал на конверт. – Оригинал уже на столе у судьи: как мне кажется, аргументы мы подобрали весьма удачные. А поскольку правда на твоей стороне, не исключено, что на этот раз…

Дядя посмотрел на него в окно.

– Правда была на моей стороне с самого начала. В этом-то отношении ничего не изменилось.

– Не забывай, Уильям, – я тоже на твоей стороне. – Карман вернулся за руль «Линкольна». – И всегда был.

Когда мы уже выезжали на шоссе, дядя проворчал:

– В таком случае, Карман, ты – один из немногих.

Ветер трепал мягкую крышу «Викки», теперь он нес не только запах солончаковых болот, но и дизельного выхлопа, исходивший от появившегося на железнодорожных путях поезда. Поезд вез легковые автомобили в порты Брансуика и Джексонвилла. Протяжный, нагоняющий тоску гудок локомотива заставил меня мысленно вернуться к единственному воспоминанию, которое осталось у меня об отце.

* * *

Как мне кажется, тогда мне было года три. Услышав далекий, протяжный гудок, я потихоньку выбрался из дома и босиком зашагал по дорожке. Возможно, у меня под ногами была трава, возможно – она была мокрой от росы. Никем не замеченный, я добрался до здания станции и вышел на платформу. С платформы я спрыгнул на пути, чтобы положить на рельс монетку в полдоллара: мне очень хотелось посмотреть, что с ней станет после того, как поезд прокатится по ней всеми своими колесами. Помню кота с длинными усами – серого или, может быть, пятнистого, который прошмыгнул под платформой рядом со мной. Рельсы были холодными, и таким же ледяным показался мне желтый осколок бутылочного стекла, который я не заметил и который вонзился мне в ступню. Не устояв на ногах, я с размаху упал на рельс и почувствовал, как у меня в груди что-то хрустнуло. Какое-то время я не мог пошевелиться, не мог даже дышать. Горячая кровь текла по моей ноге, я чувствовал ее, но был не в силах даже приподнять голову, чтобы взглянуть на рану. В конце концов я все же попытался встать, но у меня ничего не получилось. Точно Гулливер в плену лилипутов, я был словно привязан к земле тысячами тонких, но прочных нитей.

Я пытался кричать, звать на помощь, но острая боль в боку не давала мне этого сделать. Ни один звук не вырвался из моего широко раскрытого рта. Единственным, что я слышал, был оглушительный гудок приближающегося поезда. Несмотря на овладевшую мной панику, я все же сообразил, что зацепился за что-то поясом или штрипкой моих джинсовых шортов. Неестественно изогнувшись, я попытался отцепиться, но у меня опять ничего не вышло.

Дальше… Дальше я помню только ослепительный свет локомотивных прожекторов и ощущение горячей влаги в паху. Ничего удивительного, что я обмочился от страха, – из темноты и тумана на меня надвигалось ревущее, грохочущее чудовище с тремя горящими глазами, а я был совершенно беспомощен.

Гудок гудел уже не переставая – так, во всяком случае, мне тогда показалось, однако даже сквозь его рев я расслышал быстрые шаги. Должно быть, человек был в тяжелых рабочих ботинках, хотя рассмотреть их я не успел – только почувствовал вибрацию, которая передавалась мне через землю. Сверкнул луч фонарика, потом надо мной склонилась какая-то темная тень. Большие, сильные руки обхватили меня под мышки, потянули и… и штрипка на шортах вдруг лопнула с такой легкостью, словно была пришита всего одним-двумя стежками и вдобавок гнилой нитью.

Потом со мной случилось что-то вроде провала в памяти. Словно тонарм скользнул по поцарапанной пластинке, перескочив сразу несколько дорожек. Следующим, что я запомнил, были огромные блестящие колеса и ржавые тележки вагонов, проносящиеся в считаных дюймах от моей головы. Потом раздался пронзительный скрежет – поезд начал тормозить. Колеса остановили свое бешеное вращение, но под действием инерции продолжали скользить по рельсам, обдавая меня фонтанами оранжевых искр, которые едва не обожгли мне щеки.