Г. взял книгу, никогда не думая возвратить, не рассматривая вообще такого рода капитуляции, как Юсуп Иессеев не рассматривал варианта, предполагающего, что в библиотеке его имени не окажется какого-то востребованного читателем тома. Открыть случилось только в поезде, увозившем его на север в сторону Москвы. Поев жареной курицы из станиоли, откинулся на твёрдую обивку и посмотрел на буквы, сейчас немного плясавшие перед глазами.

Путешествие всегда пробуждало в нём что-то невинное, вероятнее всего, из детства, когда главным родом его деятельности являлась игра. Ещё он, помнится, чуть слыша слово поперёк, закатывал вой, стуча себе по парным родничкам, зная, что бывший тогда рядом отец немного понимает в анатомии. Индия в то время уже сделалась от них далеко, поздно было познавать её мир через ощущения, направлять фонематический слух на рассказы об афганцах, несмотря на религиозные антипатии, пришедших на помощь сикхам, и англичанах, прогнавших их обратно. В этом бесцельном хадже подле них отчего-то вертелось много синоптиков, а, стало быть, произносились те или иные прогнозы. Готлиб вникал в сказанное и по первому времени не слишком хотел прямо жить на полную катушку и видеть новое, но потом привык.

В рассчитанном на двоих купе он сидел в одиночестве, некоторое время всматриваясь в пейзажи. Когда кончились дачи, стало скучно, вновь взялся за сочинение. Не прочтя и трёх страниц, переместился мыслями на два года назад, когда так же ехал в поезде из Берлина в Ханау искать следы Мартинеса де Паскуалли по наводке некоего Юлиуса Оппенгеймера. Как только он сообразил, что Паскуалли — основатель одного из масонских орденов «Рыцарей-масонов Избранных Коэнов Вселенной» и создатель Исправленного шотландского устава, а о его жизни и происхождении известно до крайности мало, то мигом просчитал предполагаемую прибыль по совершении своего обыкновенного открытия, до которого всегда добирался. Начнётся с того, что в недрах очень неровного и к тому же никогда не освещаемого слоя губки, слизи и конденсата зародится необходимость. Сумма, какая может ещё подвергнуться корректировке, расположена от того места далеко (она не абстрактна), и, кроме того, между ними стены с сырой штукатуркой и электрической проводкой, мраморная отделка, миллионы кубометров земли, всякий миг сменяющиеся зеваки, река, заключённая в камень, стоянка фиакров, коллекторы канализации, готический собор, все стены в тёмных потёках, в них вмурованы кости, также делящие прямую на отрезки, дорические триглифы, тьерсероны, опистодомы, кровавые святилища, эпоксидные пласты. В недрах некоего скрываемого на виду здания в Лондоне возникнет импульс, сквозь пока ещё скудную сеть будет послан сигнал, перехваченный малым на коне, который может скакать, с его-то бумагами, хоть по водам Ла-Манша. Оттуда в Дублин отправится голубь, чуть не сбитый над определённым мятежным графством. Пять недель согласовывали выплату с Новым светом, где теперь ветрила их силы. Монетки катятся по желобам с вершин горной системы, раскинувшейся в нескольких странах.

Готлиб занял денег у ростовщика, ещё верившего ему, заложив для себя Невообразимое, и отбыл в Германию. Из головы не шла позабавившая его тогда фраза Юлиуса, сказанная в числе прочих, относящаяся к де Паскуалли.

— Он был другом Луи Сен-Мартена и Жана Виллермоза, а потому он и есть основатель мартинизма.

Он подпрыгнул, весь отдаваясь этому, с зависанием, до конца оттягивая миг приземления. Вагон второго класса под ним сменился вагоном третьего, женщины — половина с унылыми, половина с настороженными лицами, дети в картузах и бриджах ушли в пределах коробки, по самым мимолётным прикидкам их по четверо на мать, по дюжине на отца. По низам общества всегда проще делать заключения. Географическое единство, в стране масштабов России эта мысль останавливает на себе чуть больше. Подпрыгнул ещё, мгновение-другое, и вокруг был ресторан. Колёса стучали в кофрах, общих с этим помещением. Ручки из латуни и слоновой кости для любой прихоти, вызвать официанта, налить кипятку в заварку, открыть боковой люк на простор, проносящийся сутками, темнеющий и светлеющий поэтапно, но не имеющий ресурса повлиять на буйство огней и движений в этом дансинге, в этом консервном ряду, его непреходящую сатурналию, в обрамлении двух кругов, голодающих и потерявших надежду. Здесь он решил задержаться, подсаживаться ко всем подряд, хлебать пунш золотыми половниками, нюхать антрацит, сидеть на полу под барной стойкой с вытянутыми ногами, вращающимися глазами и млеть от того, что это всем безразлично, что есть ещё место личности в философии, пчёлам в экологии, сладеньким булочкам, «сладеньким булочкам» в системе мира.

После третьего прыжка он ударился о рельсы, прокатился по ним. Глубокая тёмная ночь, пение сверчков, в чёрном воздухе отголоски охоты.

Ехал поездом до Вены, там пересел на состав до Праги, где запасся кое-какими книжками касательно Великих Коэнов и всякого такого. На сельском омнибусе въехал во Франкфурт-на-Майне, оттуда отправившись коляской до Вехтерсбаха. Перебрав в Brasserie [5] и переночевав в канаве на окраине меннонитского кладбища, наутро взял в аренду полуживую клячу и, мучаясь похмельем, духом изо рта, сонливостью и ломотой членов, направился в сторону Гельнхаузена. В город он въехал совершенно опустошённый и разбитый. За заставой позаимствовал с туристического лотка тонкую брошюру, из которой узнал, что в Ханау, помимо занимающих его братьев, родились и другие знаменитости, вроде Генриха Куля, Фридриха Мойшена, Бернхарда Мейера и Франциска Сильвия.

Добиваться желаемого в условиях многозадачности ему было терпимо, хуже, когда ничто не провоцировало трудные решения. Вот он совершает и совершает неординарные поступки, а кому это видно? Когда станут писать о гениях и посредственностях, его и знать не будут, хотелось бы что-то с этим придумать.

На месте, следуя своей звезде, Г. первым делом направился к недавно открытому Denkmal [6] братьям, долго смотрел на их физиономии и многозначительные позы. Потом совершил вояж к дому, большому трёхэтажному зданию с фахверковыми стенами и черепичной крышей, где те родились и некоторое время боялись сказок. Здесь и поныне кто-то жил, странно, но он не оказался превращён в нечто, что имеет определённый суффикс и определённое окончание, например, в глиптотеку. Местоположение значительных сооружений города он почерпнул из той же брошюры, «Hanau am Main Reiseführer», Ханау, 1895 год. Решил, что ту выпустили по случаю открытия памятника. Не думая, где остановиться (можно бы у Юлиуса, но тот семь лет назад переехал жить в Америку), Готлиб отыскал самый близкий к дому братьев погреб.

Настал вечер, весенний и довольно промозглый. В чашах фитили плавали в масле, из кухни пахло подгоревшим мясом, заказ создавался там. Он не слишком хорошо знал немецкий, примерно как теперешние ватиканцы — латынь, но надеялся разнюхать как можно больше о нынешних обитателях дома лингвистов. Именно тогда он впервые